— Невозможно освежиться в эту проклятую жару! — заявила Ауиша.
Воды!
— Надо воды, много воды, — говорила Айни. — Здесь, как в преисподней. Идите вниз и принесите как можно больше воды. Да поживее…
Они шатались, как пьяные.
— Что толку? Солнце все равно не перестанет печь, — заметил Омар.
Нечем было дышать.
— Очень мне нужно бегать все время взад и вперед, — хныкала Марьям. — И зачем? Чтобы носить воду, которую выливаешь. Лестница раскалена, как железная. Все ноги себе обожгла.
Но она делала то же, что и другие. Омар носил воду в старом котле. Обе сестры — Ауиша и Марьям — в бидонах. Ворот колодца скрипел не переставая, весь их путь до дому был залит водой… Омар еле тащил свою посудину. Он переставлял ее со ступеньки на ступеньку, расплескивая каждый раз немного воды. Ему все же удавалось взобраться на лестницу. Тут он, напрягая последние силы, вбегал в комнату.
Одна только Айни не двигалась с места. Прикованная к швейной машине, она тачала заготовки, нескончаемой лентой выходившие у нее из-под иглы. Не отрывая глаз от работы, она подгоняла ребят. Ее тело покачивалось под стук машины. Казалось, она дремлет. Но едва только хождение от колодца в комнату прекращалось, как она приостанавливала работу, и одного ее взгляда было достаточно, чтобы водворить порядок. Дети вновь начинали лить все больше и больше воды на пол и голые стены. Стук возобновлялся, и вместе с ним — мерное покачивание костлявых плеч матери. Можно было подумать, что, несмотря на четкость движений, Айни работает во сне.
Стоило только взобраться к ним на чердак, чтобы убедиться, как тщетны все их усилия: прохлады не было и в помине. А в такой духоте Айни не могла работать. Удивительно, как это никто из семьи еще не свалился, сраженный зноем.
Снаружи воздух дрожал и, казалось, рассыпался пепельно-серой пылью. Все краски поблекли в этой раскаленной добела атмосфере. На каждом шагу дети спотыкались, как бы наталкиваясь на стену; их обдавало сухим августовским зноем. Пылающее небо извергало тучи мух, привлеченных запахом помоек. В эти дни над кварталом стояло неистребимое зловоние, словно где-то поблизости разлагалась падаль, и ни ветер, ни прохладный ночной воздух не могли его развеять.
Тишина давила, тяжелая, как жернов. Огромный дом хранил молчание, люди не двигались. Все закрывали двери и прятались в глубине жилища. В его тайниках, где полумрак был словно пойман в ловушку, трепетало дыхание бесчисленных человеческих жизней.
Одни только дети Айни были на ногах. Однако, несмотря на рвение, с которым они таскали воду, их обуяло мрачное отчаяние. Назойливое гудение швейной машины наполняло комнату. Выбившись из сил, ребята сели на пол, чтобы перевести дух; Омар с хмурым удивлением смотрел на просыхавший пол. Вся одежда на мальчике вымокла. Не все ли равно? Ему ничего не хотелось, а ощущение сырого платья на теле доставляло облегчение. Старшая сестра продолжала сновать между колодцем и комнатой с ведрами в руках. Видя, что Марьям, младшая, хохочет до упаду, Омар тоже не мог удержаться от смеха.
Айни заметила, что они балуются. Она скрестила на груди руки и, не двигаясь, покосилась в их сторону, качая головой.
— Так, так! А ну, посмейтесь еще!
Эти слова мгновенно отрезвили их.
Мать встала. Надо было держаться от нее на расстоянии.
— Убирайся к черту! — крикнули ребята и проскользнули у нее между пальцами, как струйки воды. Отойдя подальше, они передразнивали ее гневные жесты.
— Берегись, Омар, берегись! Иди сюда, для тебя же будет лучше.
Не переставая орать, она грозно смотрела на него. Скоро ли кончится этот крик?
— Я тебе задам, Омар! Попадет тебе!
Она приложила указательный палец к щеке под правым глазом, давая понять, что мальчику нечего рассчитывать на снисхождение.
— Ничего, подождешь!
— Не сладко тебе придется!
Ясно, что лучше всего было улизнуть. И — гоп! — в одно мгновение он очутился на улице, не дожидаясь, пока одна из сестер поймает его и силой притащит к матери. Пусть накричится досыта!
Марьям же подползла к матери, как побитая собачонка. Омар с улицы слышал ее рев.
«Понятно, Айни нас родила, я не спорю, но нас-то она не спрашивала. Во всяком случае, я ее об этом не просил. Правда, тогда я еще не умел говорить. Теперь дело сделано, я здесь. Так пусть же, по крайней мере, оставит нас в покое. Никому не позволю наступать себе на ноги, даже той, которая вскормила меня». Омар решил подождать на улице.
Надо было видеть, как она колотила своих ребят, даже эту дылду Ауишу. Шкуру с них спускала. В эту минуту лучше всего было не соваться с советами — это, мол, неправильно, не так надо воспитывать детей. От возмущения Айни начинала кричать еще громче, если это только было возможно: