— Да поразит смерть тебя, твою семью, всех твоих близких. Я здесь у себя дома, дрянь ты этакая! Я тебе покажу, кто я такая!
— Я кормлю четыре рта. А ты, бесплодное твое чрево, проработала ли хоть один день в своей жизни? Как бы не так!
— Таким, как ты, самое место в доме терпимости.
— Мы бедны, но, слава богу, наша честь не замарана!
— Попрошайка ты и никто больше!
— Ты забываешь, сточная канава, переполненная нечистотами, что твой брат околел в тюрьме. Шайка воров!
Сердце Айни готово было разорваться.
— Тише! Замолчите, женщины!
Это был голос Зины, повелительно прозвучавший со второго этажа. Женщины замерли, глядя на Зину, все испортившую своим непрошенным вмешательством. Что еще ей нужно?
— Послушайте. Его арестовали. Моя дочь Зхур — вот она — видела, как жандармы надели на него наручники. Она сама вам это скажет.
Она подтолкнула Зхур к балюстраде. Изумленные женщины стояли с поднятой головой.
— Кого арестовали?
Неизвестно, кем был задан этот вопрос. Страшное предчувствие охватило всех собравшихся. Большой дом почуял опасность. Черная тень сразу легла на него.
— Кого? Вы спрашиваете — кого? — удивилась Зина.
Женщины все еще не догадывались. Уж не прикидываются ли они дурами? Она повторила презрительно:
— Не понимаете?
У Фатимы вырвалось восклицание:
— Ой, братец! — Ее крики становились все громче: — Братец мой! О! О! О!
В этой атмосфере, насыщенной тревогой, злобой и страданиями нищеты, минутная растерянность охватила Большой дом. За стенами подстерегал враг, он ждал удобной минуты, чтобы напасть. Женщины мгновенно позабыли о своей ссоре: Большой дом замкнулся в себе.
Зхур рассказала о том, что она узнала — видеть-то она ничего не видела — в деревне Бни-Бублен, у своей сестры. Зхур спускалась с гор, когда новость стала передаваться из уст в уста: Хамида Сараджа только что задержали вместе с несколькими феллахами. В деревне только и разговору было, что об этих арестах.
Одна из женщин заговорила:
— А разве дядя Мухаммед не был человеком, которого все знали в городе? И не его ли арестовали месяц тому назад прямо на улице и неизвестно почему? А несколько дней спустя жена отправилась в сыскную полицию. Она хотела узнать насчет мужа и отнести ему поесть. И что же она видит? Из полиции выходит старик доктор Вертюэль (женщина говорила — Бертуэль). А разве Вертюэль не врач мертвецов? И вот после полудня труп доставили в военный госпиталь. До того дня дядя Мухаммед никогда не имел дела с правосудием. Его привели в полицию в добром здоровье, а через три дня вынесли ногами вперед.
— Что ты говоришь?
Фатима ударила себя по бедрам, испустив дикий вопль.
Омар между тем принимал игру всерьез. Радость бытия была в нем так сильна, он отдавался ей так самозабвенно, что ему некогда было скучать. Он жил, так сказать, без оглядки, весь поглощенный этим чувством.
Но защищенный своим детским неведением, он был беспечен наперекор всему.
Ему всегда страшно хотелось есть, а у них в доме почти никогда не было хлеба. Ему до того хотелось есть, что порой вместо слюны во рту появлялась пена. Поэтому его единственной заботой было — прокормиться.
Однако Омар привык быть вечно голодным и приручил свой голод. С течением времени он научился обходиться с ним по-дружески, как с близким существом: он с ним не церемонился. Их отношения сложились на основе взаимной учтивости, внимания и чуткости. Такие отношения возможны только при полном понимании, как это бывает между людьми, сперва судившими друг о друге без малейшего снисхождения, а затем признавшими, что они достойны друг друга. И это согласие помогло Омару побороть всякое равнодушие — следствие страха и лености. Приди ему в голову мысль выразить свои сокровеннейшие чувства, он, несомненно, сделал бы это в таких выражениях: «Дорогой отец, отец Голод, я приберег для тебя самые нежные слова…»
Сколько раз по вечерам Омар склонялся перед ним с душой, исполненной глубочайшей любовью, в то время как отец Голод улыбался ему, улыбался… и, приблизившись, сжимал мальчика в своих нежных, покровительственных объятиях. И тот погружался в чуткий сон под лаской его легких, слишком легких рук.
Едва только спокойствие несколько восстановилось, как Омар услышал, что мать зовет их. Она выкрикивала одно за другим имена своих детей голосом, дрожавшим от нетерпения. Заглушая все еще царивший в доме шум, она приказывала им вернуться. Гнев бушевал в ней. Ослушаться ее в такую минуту нечего было и думать. Одно, что еще утешало и успокаивало ее, — это возможность держать в узде свое потомство.