У Айни было в жизни столько несчастий, она так долго страдала от нищеты, что ее нервы вконец истрепались от этой повседневной борьбы.
Как только на пороге появились дети, она втолкнула их в комнату, причем каждый получил тумака. Однако младшая, Марьям, еще отсутствовала, но никто не стал о ней беспокоиться. Придет же в конце концов.
Стало еще темнее. Внизу несколько женщин упорно продолжали разговаривать.
Голод мучил детей все больше, в животе у них урчало. Сперва они робко попросили есть. Айни казалась подавленной. Тогда они хором стали ее умолять. Мать встала и дала каждому по куску черствого хлеба с половиной огурца и по щепотке соли. Омар очистил свою часть огурца, но не бросил очистков. Несколько кусочков он прилепил на лоб и виски и испытал резкое ощущение холода. Остальные съел. Затем посолил мякоть огурца и впился в нее зубами.
Губы тихо причмокивали. Айни с полным ртом крикнула, глядя на дверь:
— Марьям! Марьям!
Она позвала так громко, что ее голос был слышен издали.
— Господи боже мой! — воскликнула она. — Иди же есть, Марьям! Куда ты запропастилась?
Никакого ответа: очевидно, девочки не было в доме.
— Она вышла, — сказала Айни. — И в такой поздний час, боже мой! Несчастная я, несчастная!
И мать вновь принялась медленно жевать.
Немного спустя она приподняла кусок ткани, повешенный у входа, и заметила Марьям близ порога. Айни сошла со ступеньки, ведшей в комнату. Дочь смотрела на нее, застыв на месте.
— Что с тобой?
— Эти женщины все болтают и болтают, никак не могут остановиться. Лучше умереть, чем так жить.
Голос Марьям звучал слабо, словно издалека.
— Хочешь есть?
— Конечно.
— Так иди ужинать.
— Почему ты меня не позвала?
Лицо девочки было неподвижно. Видя ее такой, видя затаенную боль, светившуюся в ее глазах, Омар испугался, сам не зная почему. Ему часто случалось ощущать в сердце эту щемящую боль. Каждый раз он отчаянно старался от нее избавиться. Его взгляд снова упал на сестренку. Он увидел в ее глазах мольбу. Неужели единственным желанием Марьям было умереть? Он удивился, что такая мысль могла прийти ему в голову. Казалось, девочка тревожно оглядывалась, всматриваясь в темноту.
Дети зря таскали воду. Да они и не ждали от нее проку. Вечером жара сморила их. Тела покрылись испариной.
Наступила душная ночь. По приказанию матери, девочки расстелили овчины посреди комнаты. Омар улегся на своей. Свет оголенной электрической лампочки без абажура, висящей у самого потолка, буравил темноту. Мальчик чувствовал, как острые лучи режут ему глаза сквозь закрытые веки. Уже засыпая, он вспомнил о присутствии двух посторонних женщин. Должно быть, это Зина и ее дочь Зхур? Они перешептывались с Айни. Омара охватило странное беспокойство. Взгляды трех женщин вызывали у него лихорадку. Этой приглушенной скороговорке не было конца. Какая-то бесконечная канитель! Внезапно колени у него похолодели, но это тут же прошло.
Женщины, повидимому, говорили с опаской. Они тайком наблюдали за ним из глубины комнаты. Омар досадовал на непрошенных гостей. Он надеялся найти в этой комнате покой, а фигуры сидящих здесь женщин вызывали в нем чувство, близкое к ненависти. Какие у них могут быть дела с его матерью? Кто-то заговорил во дворе. Вдруг ему стало невмочь выносить взгляды этих женщин.
Круг света и тишины замкнулся. Свет и тишина были теперь лишь мраком. Это продолжалось какую-нибудь секунду, и он тут же позабыл о своих страданиях. Двор наполнился женщинами, привлеченными атмосферой возбуждения и скандала, неизменно царившей в Большом доме. Голоса смешивались, не сливаясь; разговоры начинались таинственным шепотом, переходившим в неистовые крики, — в этот вечер женщины точно сорвались с цепи. Чем была возмущена эта толпа?
— Уходи, Омар, — бросила ему одна из них. — Иначе ты будешь проклят до конца своих дней.
Другая женщина ударяла себя по бедрам в знак скорби. В темноте раздавались ее пронзительные жалобы, похожие на причитания по покойнику. Все они с неистовой решимостью топтали ногами что-то на полу около Омара.
Резкие голоса женщин звучали так зловеще, что мальчик более часа прислушивался к ним, позабыв о собственных страданиях. Он проснулся и вдруг ощутил ничем не нарушаемую тишину. Он всячески пытался понять, что же здесь произошло. Тишина, сменившая весь этот шум и гам, казалась еще более странной, чем только что отзвучавшие здесь бессвязные слова. У него было такое чувство, словно все это произошло в другом мире. Съеденная пища — хлеб и огурец — все сильнее давила ему на желудок.