В этот день он выплачивал деньги работавшим у него женщинам. Пока он производил расчеты, Айни просила Омара:
— Считай хорошенько! Смотри, чтобы все было верно.
Омар приходил специально для того, чтобы проверять сумму, которую им вручал испанец. Мать не умела считать. Однако он сопровождал ее не только для этого. Он должен был запомнить, сколько дюжин заготовок было за ними записано и сколько выдано денег. Что касается Айни, она путала все цифры, ей никак не удавалось разобраться в них.
Дома опять начинались длительные вычисления.
— А те заготовки, что мы сдали на днях? Он их посчитал?
Омар принимался все пересчитывать заново.
— Да, все верно.
— А те, что я отнесла ему отдельно четыре дня назад?
— Но их же приписали к счету, сама знаешь.
— Я только хотела спросить, вполне ли ты в этом уверен?
— Да, уверен.
— И так-то не сведешь концы с концами. А если начнешь забывать, то пропадешь совсем.
Так продолжалось целыми часами.
Иногда в тот же день вечером, перед тем как лечь спать, или назавтра, когда все уже было подсчитано и окончательно проверено, Айни снова вдруг спрашивала Омара:
— А ты не забыл случайно те четыре дюжины, что мне принесли на дом от Гонсалеса? Не я за ними ходила. Может быть, испанец забыл их записать?
Омар успокаивал ее, отвечая, что и они были присчитаны к остальным. Он и сам под конец не знал, так ли это, но предпочитал ответить утвердительно, чтобы ее успокоить. Она хоть кого могла сбить с толку своими расчетами.
Принесенные деньги мать высыпала на колени. В тот день было на что купить хлеба.
— Вот это на муку, — говорила она. — Видите, сколько надо на нее денег?
Марьям смотрела, не отрывая глаз, на лежавшие вперемешку монеты и бумажки.
— Сколько? — спрашивала она.
Айни отвечала:
— Вот все это.
И отделяла кучку денег.
Девочка подзывала Омара.
— Посмотри, — говорила она, — сколько надо денег, чтобы купить одной только муки.
— Понятно, дура ты этакая, — отвечал брат.
— Быть этого не может!
— Очень даже может.
— Но останется мало, почти ничего.
В другой кучке было всего-навсего несколько монет.
— Вот сколько надо денег на хлеб, — замечала мать. — О другом не стоит и думать. Зря только себе сердце бередить.
— Так почему же ты не работаешь больше, чтобы получить бо́льшую кучку денег? — спрашивала Марьям.
— Ты же видишь, дочка, я и так выбилась из сил.
Действительно, Айни работала, как заведенная, не покладая рук. Вечером дети ложились и засыпали, она же продолжала шить. Просыпаясь на следующее утро, они видели, что она опять сидит за машиной.
— Можно было бы купить мяса, мать. Вот было бы замечательно, а? И сделать кускус с вареной говядиной и с соусом. Что ты на это скажешь?
— Да замолчи ты, сумасшедшая, — говорила мать.
Айни неподвижно смотрела на деньги — плод ее изнурительного труда.
Омар тоже перебирал в уме все вкусные вещи, которые они могли бы приготовить. Например, тортилью — из муки, луку, мелко нарезанной зелени петрушки и рыбы. Или жареные сардины. Или же попросту жареный лук.
Крошка Марьям рассказывала сама себе о том, что они могли бы съесть и чего они никогда не получат. Она не слышала окриков матери: «Замолчи, замолчи же!» — и даже воображала, что та ее слушает.
Выйдя внезапно из задумчивости, Айни закричала:
— Что ты такое сказала? Мало я надрываюсь на работе, что ли? Мало, по-твоему? Где я возьму столько денег, чтобы купить все то, о чем ты бредишь? Скажи, если знаешь, и я схожу туда.
Марьям разразилась слезами.
— Боже мой, — со стоном вырвалось у Айни. — А ну, заставьте ее замолчать, или же я не знаю, что с ней сделаю.
Девочка ревела все громче.
— Вы, верно, хотите, чтобы я пошла воровать или шляться с мужчинами в нижнем городе? — спрашивала Айни. — Моя ли вина, что мы ничего не можем купить, кроме хлеба?
Казалось, у Айни нет больше сил бороться с усталостью.
В городе было мало работы. Поденщики, ткачи, сапожники становились на учет как безработные. Но получали кое-что лишь те, кто ходил на общественные работы, организованные на несколько месяцев. Безработных посылали туда на две-три недели, затем их сменяли другие. Списки были длинные: очереди ждали многие.
И все были голодны.
В конце весны и летом, то есть в течение полугода, ткачи сидят сложа руки; в это время у них не бывает работы. То же и у сапожников. Они работают на деревенское население, а феллахи ничего не покупают, пока не закончена уборка. В эти полгода городские ремесленники стараются попасть на общественные работы.