Дети смотрели на нее во все глаза. Их удивляло, что сестричка говорит о вещах, не вполне понятных. Она никогда еще так много не говорила. Они были ошеломлены. А сестричка опустила голову, как бы стыдясь.
Да, стало быть, что-то случилось, произошла какая-то перемена. Уж если Мансурия так заговорила, — значит, свет перевернулся. Но что же изменилось, черт возьми? Кто скажет? Омар дорого бы дал, чтобы узнать, в чем тут дело. Ясно одно: сестричка сама этого не знала.
Она повторяла, не поднимая головы:
— Разве не так они говорят? Не так?
Ее вопрос был похож на стон, и детям показалось, будто какая-то пелена покрывает лицо Мансурии и оно становится все более и более серым. Ошибки быть не могло — виною этому был голод. Если погрузиться в этот туман, наступает минута, когда уже нет сил от него освободиться. Омар знал это. Знали и все те, кто когда-нибудь голодал. Стоит туману окутать вас, как вы перестаете чувствовать даже голод. А через минуту завеса разрывается, и все кругом предстает перед вами в ослепительном сиянии: мир оказывается совершенно иным, чем тот, который вы оставили, опускаясь в эту немую недвижную муть.
Сестричка перестала стонать. Она, очевидно, дошла до того состояния, когда туман вдруг рассеивается и спокойная вселенная начинает сверкать всеми цветами радуги. Неверным движением сестричка пыталась снять с себя ей одной заметную паутину. Слабая дрожь пробегала по ее телу. Наконец она оперлась руками о стол. Все увидели, что она хочет встать.
Она вздохнула:
— Да, нужно…
Никто не понял, что было нужно.
Дети, оставшиеся с ней наедине, не знали, что сказать.
Неведомое, нахлынувшее со всех сторон, заполонило все кругом.
Отчаяние Мансурии перелилось через край и передалось детям. Они никогда не думали, что оно может быть таким глубоким.
Если жизнь — привычка, то с каких же пор мы привыкаем жить? Бывает, что с привычкой хочется расстаться. Но с этой минуты жизнь уже проходит мимо нас.
Да, вот что она хотела сказать!
Ей больше нечего было ждать, сестричке, даже бояться нечего. Старость похожа на сон. Сестричка спала и видела во сне жизнь. Ее тело стало ссыхаться. Эта старая женщина уже не походила на самое себя.
Она хотела сказать и об этом, но ничего не сказала.
В эту минуту появилась Айни с глиняной миской. Кончиками пальцев она осторожно держала ее за ручки. От миски шел пар. Они знали, что в ней рис, сваренный на воде со слезинкой масла. От этого он становился несколько клейким, но что за беда! Они не придавали значения таким пустякам. В рисе был чеснок, много чесноку, сладкий перец, возможно, помидоры, а также лавровый лист. Бог мой, как это должно быть вкусно! Миска могла уместиться на ладони, а их шестеро. Проклятие! Если бы только у них был хлеб! Они могли бы брать немножечко риса и заедать его хлебом.
— Когда так ешь, то давишься, — объяснила Ауиша. — Но наплевать. Была бы еда — ею не жаль и подавиться.
Сестричка была вполне права, говоря, что подчас в голову приходят странные мысли.
Но Омар думал:
«Мысли приходят, это верно. Но в них нет ничего странного. Мысли о том, что нам надоело голодать, что с нас этой жизни хватит. Мы хотим знать, как это получается и почему. Разве это странные мысли?»
А может быть, они все же странные? В одной этой комнате находится шесть человек, которых гложет голод. Мы не считаем других, тысяч, десятков тысяч людей, живущих в городе, во всей стране. Хочешь не хочешь, а странные мысли появляются.
«Нет ничего особенного в том, что шесть человек хотят есть. Голод — это понятно. Голод есть голод, ни больше ни меньше».
Так в чем же дело? А в том, что Омару хотелось знать причину голода. Как будто все просто, но почему же одни люди едят, а другие — нет?
Увидев по возвращении из кухни сестричку, Айни на секунду остановилась в нерешительности с миской риса в руках. Затем она подошла к столу, вокруг которого уже разместились дети.
Бедняки очень чутки. Сестричка сделала усилие, чтобы подняться. Она встала, слегка пошатываясь, и повернулась к детям. У нее было отсутствующее выражение лица. Нетвердой походкой она сделала несколько шагов по направлению к выходу. Вот она подошла к занавеске; солнце просвечивало сквозь ткань, усеянную полинявшими цветами. Взявшись за край, сестричка остановилась и обвела всех взглядом. Ее голова все более и более наклонялась вперед. Сестричка собиралась проскользнуть под занавеску, которую едва могла приподнять. Она почти перегнулась пополам. Можно было подумать, что у нее колики и она скорчилась от боли.