Однажды ночью раздался крик:
— Пожар!
На темном небе, повисшем над виноградниками, быстро занималось красноватое зарево. От этого пурпурного сияния, окрасившего ночной туман, небо казалось отяжелевшим. Вся деревня всполошилась: слышался быстрый шепот, глухой гомон, везде ощущалась невидимая глазу тревога; треск веток вдруг выдавал присутствие людей. Громыхание телег огласило безмолвные дороги. Все эти звуки сливались в неясный гул; он несся по воздуху, врывался в темные дворы, сотрясал запертые двери, проникал с силой бурливого потока в сердца людей.
Стоя перед рядом хижин, из которых выбивались длинные языки пламени, колонисты смотрели и молчали; на их лица ложились колеблющиеся отблески огня. Руки повисли. Пальцы с силой сжимали ружья крупного калибра. Эти люди ждали; позади собралась кучка феллахов. Всепожирающее пламя завладевало жалкими домишками. Крестьяне были ошеломлены.
Не обращая внимания на присутствие хозяев, феллахи внимательно слушали одного из своих.
— Надо тушить! — сказал он.
— Идемте! — отозвались феллахи.
Колонисты смотрели на эту кучку людей тусклым взглядом. Они стояли неподвижно, точно каменные изваяния. Их глаза скользили по пожарищу, потом переходили на феллахов, как бы удивляясь их присутствию. Один из колонистов поднял свою огромную руку, сделал знак крестьянам и тут же опустил ее.
— Убирайтесь-ка восвояси!
Это сказал господин Виллар, плотно сбитый великан.
Для крестьян, привыкших повиноваться, эти слова прозвучали, как приказание; некоторые из них отошли подальше, но не ушли.
В толпе раздалось несколько голосов. Прежде других заговорил феллах, уже несколько минут убеждавший в чем-то крестьян охрипшим голосом:
— Нет, нельзя…
Он обращался не к колонисту, а к окружавшим его людям, которые собирались уходить. Многие подхватили:
— Нет, нет…
Крестьяне тихо переговаривались.
Вот одновременно раздалось несколько голосов, заглушаемых отрывистыми словами феллаха, чей настойчивый тон произвел впечатление на слушателей. Со всех сторон слышалось:
— Верно! Верно!
Крестьяне тотчас же рассыпались по всем направлениям. Они набрали землю в полы своих длинных блуз без рукавов, в мешки, привязанные к поясу, и затем засыпали ею огонь. Снова ушли и опять вернулись к пылавшим хижинам. И продолжали сновать без передышки взад и вперед.
Слиман бежал, спотыкаясь. Рядом с ним скользили другие люди, спеша и сталкиваясь друг с другом. Но огонь все усиливался, и при каждой новой вспышке сердце Слимана трепетало. Он думал, весь дрожа: «Надо спасти все, что только возможно. Печальна жизнь феллаха». И бежал, как безумный, теряя всякое представление о том, что происходит.
Колонисты после минутного колебания решили не мешать крестьянам. Феллахи высыпали в огонь столько земли, сколько было возможно.
Слиман Мескин заговорил с человеком, который работал рядом с ним; тот не ответил. Слиман схватил его за руку и увидел, что по щекам его бегут, теряясь в бесцветной бороденке, обильные слезы. Слиман сказал ему:
— Явилась полиция, Азиз…
Но Азиз смотрел лишь на сожженные бараки, от которых осталась серая куча пепла и угля. Все сгорело. Огонь поработал основательно, но не перекинулся дальше; зато там, где стояли окруженные полями хижины батраков, остались лишь квадраты выжженной земли.
Занявшийся день освещал эту сцену, придавая всему спокойный, будничный характер.
Человек сказал:
— Что же, в придачу мы и полицейских будем терпеть?
«Никогда я не поверил бы, — подумал Слиман Мескин, — что лачуги феллахов могут гореть так красиво». Мысленно он снова увидел дым, клубами поднимавшийся над пожарищем, — огромные столбы дыма, вырастающие из великолепных огненных факелов. Мрачные отсветы ложились на окружающие поля. Пылающая завеса, колыхаясь, подымалась все выше и разрывалась внезапно, как раздавшийся в ночи крик. От этих веселых вспышек пламени на душе у людей становилось еще тоскливее. Да, Слиман все это видел и слышал крики. Это не приснилось ему.
Пожар вспыхнул и никогда уже не потухнет. Огонь поползет вслепую, тайно, подпольно; кровавое пламя будет пылать до тех пор, пока не отбросит свой зловещий отблеск на всю страну.
Природа в этот день как будто облеклась в траур. Наступило серое утро. После бессонной ночи люди выглядели мрачными. Голова у каждого была пустая, а во рту — горький вкус. Не хотелось ни говорить, ни двигаться, как бывает после кошмара.
Полиция заняла притихшую деревню. Полицейские расхаживали по пустым гумнам, покинутым жилищам, а впереди их крались, как туман, подозрения и страхи. Быстро, с какой-то механической суетливостью переходили полицейские с места на место. Каждый их шаг впечатывался в почву.