Кругом все казалось спокойным. Слиман шагал по полям. Крестьяне бродили без определенной цели. Встречаясь друг с другом, они на минуту останавливались, иные довольствовались кивком и удалялись усталым шагом; взгляд их выражал бесконечное терпение. Полицейские подходили, вертелись, вглядывались в крестьян.
«Силы страны еще дремлют, — рассуждал сам с собой Слиман. — Люди похожи на лунатиков: они как будто спят на ходу. Но вместе с тем в них чувствуется крепкая воля к борьбе — она перельется через край и потрясет всю систему, весь ее железный костяк. Может быть, самые активные люди в стране уже поднялись на бой».
Слиман добежал до шоссе; он свернул с пыльной дороги, ведшей на ферму Виллара, и убедился, что ничто не изменилось.
На тропинке стояли кучки феллахов. Несколько стариков широким жестом воздевали руки к небу.
— За что, всемогущий боже? — вопрошали они. — Ведь если бы они смиренно принимали плату, которую им давали, всего этого не случилось бы… Ну, и чего они добились?..
Ба Дедуш переходил от группы к группе, говоря, что сегодня не стоит говорить о заработной плате.
— Надо найти виновных, — настойчиво убеждал он феллахов.
— Где же, по-твоему, виновные, старина?
— Надо их искать!
— Искать-то надо. Это каждый знает.
— Я говорю правду!
— Но сам ты что об этом думаешь, дед? Искать их надо среди нас?
— Там видно будет!
— Ну что ж, посмотрим. Только не суетись, а то устанешь, слишком ты стар.
— Сдается мне… — продолжал старик, не обращая внимания на слова крестьян, — сдается мне, что виновных надо искать не среди нас.
— Да? И что же?
— Ну, надо их найти…
Его слушатель остался с разинутым ртом, не зная, что сказать или, вернее, боясь сказать что-нибудь. Старый феллах наблюдал за ним и ждал; затем на лице его мелькнуло нечто вроде жалости к этому еще молодому человеку, и глаза заблестели невыносимым блеском. Он сказал старчески прерывистым голосом:
— Значит, ты думаешь, что если их нет среди нас, то мы никогда не найдем их… Ты, пожалуй, прав. И даже наверняка прав. Мы никогда не найдем виновных, их никто не беспокоит и никогда не решится побеспокоить. Так оно повелось. Мы к этому привыкли, не правда ли? Мы привыкли, скажешь ты, и тут ничего не поделаешь, но, по крайней мере, сын мой, важно, чтобы мы сами знали, кто невиновен!
Глаза старика сузились; вокруг выдающихся вперед скул обозначилось множество морщинок — теперь у него был вид азиата… Он как будто смеялся, но безмолвно; можно было подумать, что он очень доволен всем происшедшим. Это выражение застыло на его лице. Долго длилось молчание; покрытое шрамами лицо старика оставалось бесстрастным и в то же время смеющимся. Неподвижность черт пугала, узкие глазки блестели холодно, как сталь.
Собеседник смотрел на него еще внимательнее, чем слушал. Но вот старик снова заговорил:
— Мы знаем, где невиновные. Они связаны друг с другом тюрьмой, побоями, а также… кровью. Наша кровь льется и, конечно, еще будет литься; это крепко, свяжет нас… В такое время, как наше, быть невиновными — страшно.
Старик замолчал и пристально взглянул на собеседника. На его лице оставалось то же выражение — грозное и радостное. Черты были неподвижны. Такие лица можно встретить среди китайских крестьян.
— Да, страшно быть невиновным. Никуда не уйдешь от пролитой крови. Никто из нас от нее не уйдет. Вся страна услышит зов крови. Потому что мы ни в чем не повинны. И то, что случилось, должно было случиться.
Он еще раз повторил, содрогаясь всем телом, последние слова. Потом внезапно понизил голос и сказал безразличным тоном, слегка запинаясь:
— Во имя крови, которая связывает нас, будем едины. Вот что надо сказать всем и каждому. Полиция явится с минуты на минуту.
Старик отошел от феллаха, не ожидая ответа, одобрения или вопроса с его стороны, бормоча про себя непонятные, пересыпанные междометиями слова. Он шел странно подпрыгивающей походкой, резко размахивая палкой.
Ба Дедуш переходил от одной группы к другой мелкими шажками, без устали, не торопясь, как будто перед ним была вечность. Он разговаривал с каждой группой феллахов отдельно. Можно было подумать, что он каждого из них привлекает к ответу за нанесенную лично ему кровную обиду.
— Самое главное, — говорил он всем со страстной настойчивостью, — самое главное — найти виновных.