— Оставь! Уйди!
Они шли. Один, другой, третий, много… Промежуток. Большой промежуток. Будут ли еще, или это уже все?
Боже мой, какой вид у этих людей! Кто это идет? Эти костлявые, неподвижные, полускрытые капюшонами лица, эти разодранные пыльные бурнусы… О! Возможно ли это? Они шли; вокруг них образовалась запретная зона.
Толпа опять была отброшена яростным напором полицейских. Но людские волны вновь прихлынули ближе. Арестованные, как слепые, двигались по дороге мерным быстрым шагом, сомкнутым строем.
Крестьяне стояли дрожащие, смущенные. Один из полицейских небрежно размахивал ручным пулеметом. Кто-то из толпы, потрясенный, стонал: «Ох, ох!» Казалось, глотка у него заржавела. Жандармы, тоже прибывшие в деревню, проходили: массивные, распрямив плечи, надвинув на лоб кепи.
Крестьяне, видя, что полицейские и пленники приближаются, незаметно передвинулись от края дороги на середину, туда, где должна была пройти процессия. Их несло вперед с силой морского прибоя. Можно было подумать, что они хотят окружить процессию, охватить ее тесным кольцом.
— Назад! — закричали полицейские.
Феллахи смотрели на них, не двигаясь, не обращая внимания на угрозу.
— Что вам нужно? — спросили стражники. — Все это вас не касается.
Феллахи не говорили ни да, ни нет; они только смотрели на полицейских.
Тогда те со своими пленниками начали медленно продвигаться вперед.
— Назад! Да назад же! Поняли вы?
Феллахи продолжали стоять; они смотрели на полицейских каменным взглядом.
— Говорите, что вам нужно?
Но феллахи не отвечали.
И полицейские взяли ружья на изготовку.
— Посмейте только подойти, пожалеете об этом! — предупредил тот, кто, повидимому, был их начальником.
Затем, обернувшись к своим, он приказал:
— Разогнать!
Свора полицейских накинулась на феллахов и грубо отбросила их.
— Берегитесь! — сказал начальник. — Мы ведем преступников. Вы хотите им помочь. Это вам дорого обойдется.
Жандармы набросились на крестьян; некоторых они повалили наземь, других рассеяли. Но феллахи опять собрались. Подходили новые люди, привлеченные шумом.
Один из полицейских крикнул феллахам, придвигавшимся все ближе к процессии:
— Назад, говорят вам!
Феллахи вырастали как из-под земли. Они смотрели и не двигались, даже не выражали возмущения. Они ничего не делали, но не сходили с места. Казалось, никакая сила не заставит их уйти с дороги.
Молчание становилось все более тревожным, все более давящим. На полях было мало народу, и все-таки толпа увеличивалась, непонятно каким образом. Группа людей окружила полицейских на близком, слишком близком расстоянии. В движениях крестьян чувствовалось странное упорство. Это были большей частью еще молодые люди: одни — хорошо сложенные, с бледными, четко очерченными лицами; другие — более огрубевшие; как видно, они много пережили на своем веку.
Они продолжали наблюдать — сотни лиц, выдававших свое волнение лишь легкой дрожью. Все внимательно смотрели.
Вдруг толпа тихо загудела, но тотчас же опять смолкла.
Тишина. Полицейские настороженно следили за феллахами.
На дороге показалась женщина, она подошла ближе. Это было маленькое высохшее существо с выдававшимися вперед зубами. Проложив себе дорогу в тесно сгрудившейся толпе, она растерянно взглянула на полицейских.
Вдруг, словно под действием электрического тока, женщина закричала:
— Это он! Он! — Она указала пальцем на одного из полицейских. — Он всегда здесь, когда уводят наших. Я его узнала! Это опять он!
Один за другим прошли последние арестованные.
— Командир, почему они арестовали этих людей?
— Потому, дорогое дитя, что мы в их глазах виновны.
— Но не все же. Пусть наказывают виновных, а не тех, кто ни в чем не повинен.
— Но, сынок, мы все виновны, все, сколько ни на есть. Вот они и карают одних пулями, других побоями или тюрьмой; одних словами, других голодом. Они убивают нас каждым своим движением. Лишают света, сгоняют с земли, которую мы пашем, а мы даже не замечаем этого. И только когда они на глазах убивают кого-нибудь из наших, мы начинаем понимать. Нам жаль человека, которого они убили, нам стыдно перед ним. Но и нас понемножку загоняют в могилу… И мы готовы в нее сойти, не произнеся ни слова, не пошевелив пальцем.
— Это ужасно…
— Да нет же! Сегодня это ужасно, но завтра будет иначе. Взгляни на богатых земледельцев или городских торговцев из наших — они не говорят ничего. Когда человек падает в этой борьбе… все они молчат. Они смущены и вздыхают, но каждый, конечно, пойдет своей дорогой. Сызнова начнется все та же карусель. Ведь у каждого впереди одна дорога. Дорога немного узкая — я согласен с этим.