Наконец, он отложил ручку в сторону и внимательно посмотрел на посетителей.
— Ну-с, — произнёс он, — И что вы имеете мне сказать?
— Я не бесчестил священных бегемотов Таурт, — отчеканил папа.
Мужчина скривился.
— Милейший, раз уж вы так далеко зашли, может обойдёмся без клоунады. Что вы от меня хотите.
— Дайте мне число! — потребовала мама.
Мужчина прищурился на один глаз.
— Число, которое вы просите, было удалено из реестра. Я не могу вам дать его. Вы ведь знаете, что такое обращение Макондо.
— Вы издеваетесь, да? — спросил Васютка.
Очень его расстраивали вопросы, к которым он не успел подготовиться.
— Отчего же, Василий Петрович? — спросил мужчина, прищурившись на другой глаз, — смысла над вами издеваться нет никакого. У вас ведь, буквально, последний шанс выяснить, что же это за обращение такое.
— Вы точно издеваетесь, — расплакался студент.
— Отнюдь нет. — Пожал плечами мужчина и отчеканил, — Обращение Макондо — это типовой ритуал управляемого осквернения казуальных мощей, в результате которого, населённый пункт, симпатически связанный с оными мощами, оказывается удалён с Карты. Каковой акт влечет за собой формирование топологического замыкания. Со временем, замыкание деградирует и схлопывается.
— Вот именно! — закивал Васютка, — Я как раз вот в точности это и хотел сказать! А число это…
Мужчина посмотрел на Васютку неодобрительно.
— А енохианское число, однозначно ассоциированное с населённым пунктом, получает статус «запрещённого». В одностороннем порядке оно может быть использовано для проникновения внутрь замыкания. Покинуть замыкание на сегодняшний день считается невозможным.
Студент закивал с удвоенной силой.
А мама перехватила свою сумочку так, чтобы можно было легко извлечь её содержимое, и повторила:
— Так вы дадите мне число или нет?
— Как я и сказал, — терпеливо ответил мужчина, — Число это сейчас — запрещённое. Его полагается забыть — и снаружи замыкания его не помнит ни одна живая душа.
— Ну что же, — вздохнул папа, — если ни одна живая душа не помнит, придётся потревожить мёртвых.
— Вы, любезнейший, дайте-ка нам адрес квартиры профессора Сёмина, — вежливо попросила мама, сжимая в глубине своей сумочки какой-то очень острый предмет.
Мужчина размашистым почерком что-то написал на тетрадном листе, вырвал его и отдал маме.
— А теперь пора на выход, — скомандовала она.
— Двигай, отмычка, — приказал папа Васютке.
— А что с зачётом?
— Как только принесёшь мне направление — сразу поставлю, — пообещал папа.
Обратная дорога оказалась совсем короткой. И у самой двери папа придержал маму, так что Васютка оказался впереди. Пухлыми ладошками он отмахивался от архивной пыли.
— Помыться бы, — сказал он, — Хоть бы лицо сполоснуть.
— Зачёт… — елейным голосом напомнил папа.
И Васютка шагнул к двери. Щёлкнула невидимая пружина. Воздух пришёл в движение и туловище студента скользнуло куда-то в сторону. Руки и ноги ещё добрую секунду продолжали идти вперёд, к обещанному зачёту, а потом и они опрокинулись в небытие, будто бы их зажевали невидимые шестерни.
— Не сдал, — цокнула мама.
— Пошли быстрее, — решительно сказал папа, — Тут перезарядка меньше минуты. Главное, у нас есть адрес! Пора нам навестить этого профессора Сёмина!
13. Шарик меняет конфессию
Дядя Фёдор говорит коту:
— Надо что-то с Шариком делать. Пропадёт он у нас. Совсем от тоски высох.
Матроскин смотрит как пёс и трактор по двору ведром в футбол играют и говорит:
— Что-то не похож он на высохшего от тоски. Ты посмотри, как бегает. Ему надо в спорт высоких достижений, рекорды ставить…
Тут Митра увлёкся и ведро с громким скрежетом раздавил.
— Это он всё для вида, — возразил мальчик, — а глаза у него грустные.
— И как ты предлагаешь его развеселить?
— Ему цель какую-то надо, какое-то занятие. Вот мы с тобой книжки читаем, построения пробуем разные, опыты ставим, а Шарик вроде как и ни при чём.
— Дядя Фёдор, — Меланхтон, сын Мелхесиаха посмотрел на мальчика с укоризной, — вот ты вроде что-то сказал, а ничего внятного не озвучил. Ты бы что-нибудь по существу предложил, что-то, что сделать можно.
Дядя Фёдор задумался. У взрослых в телевизоре получалось так часами говорить, и никто им не возражал. Возможно, потому, что у них Матроскина не было.