Дядя Фёдор рыдал в родительских объятиях посреди мира, который словно был дочиста помыт и заново раскрашен.
Мама осмотрела всех и спросила:
— Меня вот теперь только один вопрос волнует: кто придумал к нам послать телёнка? Мы-то уже решали, кто на ту сторону пойдёт, чтобы вас вытаскивать.
Мальчик только было рот открыл, как Матроскин его перебил.
— Это всё дядя Фёдор. Вы даже не представляете, насколько у вас талантливый сын растёт!
— Ну в этом мы как бы особо и не сомневались, — согласилась мама, — а теперь расскажите-ка мне вкратце, почему я не должна прикончить вас прямо здесь?
Дядя Фёдор, кот и пёс переглянулись. Матроскин сказал:
— А вы, вообще, кто такие, чтобы решать, жить нам или умереть? Я вот понимаю, Председатель. Он за собой право решать за всех числил. Я понимаю, почтальон Печкин, у которого долг превыше всего. Я даже сына вашего понимаю, который телёнка спас вместо всех нас, потому что дяде Фёдору его жалко было. Понимаете? Ему себя не было так жаль, как несчастное теля. А вы кто такие? — спросил Матроскин.
— Да вы, в принципе, понимаете, чего нам стоило сюда попасть? — разозлилась мама.
— Отчего не понимаем? — отвечает кот, — я вообще на все четыре стороны мог идти. Но я вернулся. Потому что очень уж я не люблю, когда люди ни за что погибают. А когда этого никто не помнит — так совсем терпеть ненавижу.
— И поэтому мы тут стояли, — хрипло вступил Шарик, — ладно, я половины не помню. Но всё что я знаю — это моих друзей, которые за меня на смерть шли. Они ничего обо мне не знали — а всё равно меня защищали, даже от меня самого.
— Это мои друзья! — сказал дядя Фёдор, — вы мне всегда говорили, что другим от меня просто что-нибудь будет надо. Ну и пусть. Так ведь всегда получается. Они от меня что-то взяли. Я им что-то дал. Но мы все вместе победили. Кем бы я был без Матроскина? Кем бы я был без Шарика? Даже без Кукки я бы не был собой.
— Это уже кто? — брезгливо поинтересовалась мама.
— Это воронёнок, — дядя Фёдор протянул руку, и воронёнок приземлился на его ладонь.
— И чему такому он мог тебя научить? — сжала губы мама.
— Он научил меня «нет» говорить. И, нет, мама, ты моих друзей пальцем не тронешь.
Воронёнок, каркнув «Никогда», вспорхнул с его руки. Мама тяжело вздохнула.
— Ничего ты не понимаешь…
— Это ты не понимаешь. Ты хочешь, чтобы все мои друзья хорошими были. А они не хорошие. Они просто мои друзья. Такие, какие есть. Я знаю, что они разное делали. Но я их не за это люблю. Мы, мама, не любим людей за то, что у них плохого нет. Так ведь нам любить будет некого. Мы друзей любим за те мгновения, когда во всём мире не остаётся никого кроме них. И они встают, потому что знают, что некому больше это сделать. Я их всех давно простил за всё прочее. И если я тебе дорог, ты тоже их прости.
— Ты ведь понимаешь, что мы через всё это тоже прожили? Что у нас тоже такие «друзья» были? — спросила мама.
— Наверное, — пожал плечами дядя Фёдор, — но вам же не обязательно жить ещё и за меня, правда? Я, может быть, сам разочаруюсь и расстроюсь. Но это я сам буду, без вашей помощи. Я ведь не прошу меня жить научить. Я прошу помочь там, где я сам не умею. Вот вы уже решили, кого из моих друзей убивать будете, а как нам всем отсюда выбраться — не придумали!
— Да ладно, — хмыкнул кот, — вот вам лишь бы драматизма развести.
И, вкратце, рассказал про тр-тр Митру.
— Значит нам надо на почту идти, искать адресную книгу! — оживился папа.
— Я, в том, что не права, признаваться не умею. Так что мне, кот, проще будет твою шкуру на барабан натянуть. Но я этого делать не буду, потому что я своего сына расстраивать не хочу. А ты, папа, с дядей Фёдором останешься трактор чинить, — распорядилась мама, — кота тоже прихватите, он у нас, похоже, большой знаток электротехники, а до почты я и сама прогуляюсь.
И она, подобрав своё оружие, пошла. С ней, на всякий случай, Ирвен отправился, а за ними всеми корова Мурка увязалась.
По дороге корова ненавязчиво Ирвена от мамы оттёрла и сказала:
— Разрешите-ка вас Римма… как вас по отчеству?
Мама особо не удивилась. С ней, когда ей надо было, разговаривало даже то, что по определению даром речи не обладало. А вот Шарик-Ирвен очень удивился.
— Мурка, ты что, разговариваешь?
— Не с тобой, мизогинный ты свинокобель! — прошипела Мурка.
Ирвен аж присел.
— Я вообще-то того, демон.
— Вот именно, порождение патриархальных верований, напрямую ассоциирующих знание и власть с мужским началом и, тем самым, легитимирующее андроцентрический нарратив.