— Ну-ну, — сказал он, — я думал…
Криста улыбнулась.
— Некие господа, — сказала она, — в высшей степени деликатны.
Затем она вынула из своей сумочки маленькую рацию, нажала на клавишу и, поднеся микрофон ко рту, тихо сказала:
— Господин Лизеганг?.. Это Криста Трютцшлер. Хорошо меня слышите? Мистер Хартнел и я находимся в коридоре. Мы ждем вас!
Она нажала на клавишу приема, и тотчас же из прибора раздался энергичный мужской голос:
— Лизеганг слушает. Вас понял и видел. Все спокойно. Никаких происшествий. Выключаюсь.
Микрофон щелкнул. Криста тоже выключила передатчик и сунула его в сумочку.
— Лизеганг наблюдает за нами, но его никто не видит, — сказала Криста Хартнелу. — Лизеганг вместе со своим коллегой находится в комнате отдыха для персонала отеля, рядом с лифтом, и с помощью трех телевизионных камер может контролировать все, что происходит в коридоре и в палате Фретша. Третий сотрудник находится внизу в холле, неподалеку от входа и на расстоянии слышимости от конторки портье. Они поддерживают непрерывную радиосвязь друг с другом и с руководителем группы, который находится в помещении коммутатора, а также с гостиничным агентом по безопасности и со мной. Служба охраны действует непрерывно. В 18 часов начнет дежурить другая группа. Все это стоит довольно дорого; полиция порекомендовала другую систему охраны которая обошлась бы гораздо дешевле, но ведь вы не хотели иметь дело с полицией. Так я вас поняла?
— Конечно, — ответил Хартнел, — я не хотел бы ни в коем случае вмешательства полиции. Это потребовало бы обстоятельных объяснений и могло бы нам только помешать.
Криста хотела о чем-то спросить, но они уже вошли в холл, где было много людей, и она предпочла замолчать.
Лишь после того, как они устроились за уютным столиком в полупустом ресторане и заказали ужин, Криста сказала:
— А не думаете ли вы, что вся эта история начинает перерастать в дело большой политической важности?
— Может быть, и догадываюсь. Но давайте ближе к делу. Что вам удалось разузнать, Криста? Меня это очень интересует.
Криста задумалась. В конце концов, Дон Хартнел — американец. Многое из того, что составляло подоплеку, закулисную сторону дела, о котором она собиралась рассказать, может оказаться для него непонятным.
Он, по-видимому, разгадал ее мысли.
Может быть, вы сначала просветите меня немного в вопросах современной политики Федеративной Республики?.. Прочитаете мне этакую вводную лекцию.
— Хорошая идея, — ответила Криста. — Но мне тогда надо начать с нуля, с того майского дня 1945 года, когда рухнуло нацистское государство и еще никто до конца не представлял, что же будет с Германией. В ту пору во всех четырех зонах оккупации все выглядело так, будто общественные структуры и господствовавшие до тех пор имущественные отношения подвергнутся основательным изменениям. Казалось, что с капитализмом покончено, хотя бы уже потому, что его представители безнадежно скомпрометировали себя тесным сотрудничеством с нацистами.
— Это имеет место и на Западе? — спросил Хартнел.
— Конечно, — ответила Криста. — В течение двух первых послевоенных лет, до 1947–1948 годов, все, в том числе и христианские демократы, говорили, что они против капитализма. В Аленской программе ХДС, принятой в феврале 1947 года, указывалось буквально следующее: «Капиталистическая система хозяйствования перестала отвечать государственным и социальным жизненным интересам немецкого народа. За ужасающим политическим, экономическим и социальным крахом преступной политики силы может последовать только принципиально новый порядок. Содержанием и целью этого нового общественного и экономического порядка не может быть больше капиталистическое стремление к прибылям и к власти, но лишь благополучие нашего народа…» Я могу цитировать эти фразы по памяти, потому что сравнительно недавно писала свою докторскую работу.
— Понимаю, — сказал Дон, улыбнувшись.
— Осенью 1949 года, — продолжала Криста, — после того как ХДС под руководством доктора Аденауэра вступил в антисоциалистическую коалицию со всеми буржуазными партиями, декартелизация была, с полного согласия западных держав, приостановлена; земельная реформа и денацификация закончились еще раньше того, чем они по-настоящему начались; было положено начало ремилитаризации; воссоединение обеих частей Германии было сознательно принесено в жертву включению Западной Германии в капиталистический мир Запада; о социализации уже больше не было и речи, началась реставрация, при которой полностью восстанавливались старые общественные и имущественные отношения; триста тысяч богатых и две тысячи сверхбогатых сохранили в республике свою экономическую власть, а правительственную оставили за так называемыми «союзными партиями» — Христианско-демократическим союзом (ХДС) и Христианско-социальным союзом (ХСС).