— Оборвало буксир! Там кавасаки! — крикнул над ухом Атласова Баулин, встав рядом с ним за штурвал.
Четыре пограничника могут погибнуть или попасть в плен! Сколько уж раз иностранные разведки пытались насильно захватить советских граждан, как то по-пиратски учинили они с командой танкера «Туапсе».
Четыре пограничника... Боцман Семен Доронин — он Баулину всегда и во всем правая рука... Алексей Кирьянов, с которым так много было хлопот, прежде чем он как будто бы образумился... Иван Ростовцев, старшина 2-й статьи, обстоятельный и немногословный... Петр Левчук, горячий, но отходчивый, смекалистый одессит...
Что ответит Баулин в случае беды их близким, командованию? Чем оправдается перед своей совестью?..
Семен Доронин с детских лет отлично знал сетеподъемный бот кавасаки. Однако никогда еще ему не приходилось попадать на кавасаки в такой шторм, как сегодняшний, да к тому же имея на борту девять нарушителей границы, которые только и ждут, как бы свернуть тебе шею.
Кавасаки — суденышко маленькое, всего шестнадцать метров в длину, и экипаж его — обычно не более шести рыбаков — во время непогоды с трудом размещается в носовом кубрике. Сейчас же на борту, не считая Семена с Алексеем, было девять человек. Вероятно, для того чтобы побыстрее разлить креозот и смолу по лежбищу котиков, хозяева «Хризантемы» намеренно увеличили команду бота.
Семерых «рыбаков» Доронину кое-как удалось втиснуть в кубрик, заперев его снаружи на задвижку, двоих же пришлось оставить вместе с Алексеем в будке машинного отделения. Сам Доронин стоял на площадке рулевого, у румпеля, глядя то вперед, где в темноте были едва различимы два белых топовых огня «Вихря», то за корму: там тускло мигали зеленый и красный отличительные огни второго кавасаки с Левчуком и Ростовцевым.
Сдерживаемый буксирным тросом, кавасаки ковылял, то и дело зарываясь носом в высокие валы и черпая тонны воды. Хорошо еще, что удалось заблаговременно наглухо задраить трюм с бидонами, а то бы он в момент наполнился до краев — и гуляй на дно.
Нужно ослабить натяжение троса. Приоткрыв дверь в машинную будку, Доронин приказал Алексею запустить мотор. (Вся команда «Вихря», исключая самых уж новеньких, была обучена обращению с моторами.)
Мотор чихнул раз пять, прежде чем ритмично застучали клапаны, но Доронин не услышал этого: на кавасаки рухнула волна и накрыла боцмана. Она была так тяжела, словно по спине прокатились пятипудовые мешки. Доронин согнулся в дугу, едва не выпустив из рук румпель руля.
Баулин не зря думал, что его ребяткам на кавасаки куда труднее, чем на «Вихре». Волны почти беспрерывно покрывали маленький бот, он трещал, кланялся, нырял и все-таки выбирался на свет божий, послушный твердой руке Доронина.
Площадка рулевого находилась на самой корме, за будкой машинного отделения; борясь с крутой, злой волной тайфуна, Доронин то и дело больно ударялся лицом в дверь будки и не мог уж разобраться — от океанской ли воды или от крови у него солоно на губах, вода или кровь застилает ему глаза.
Лишь бы не выпустить румпель руля, лишь бы удержать! Не удержишь — и конец, гибель... Не легче, чем Семену Доронину, было и Алексею. Машинное отделение называлось так будто в насмешку. В середине узкой, низкой, раскачивающейся будки помещался мотор, в проходах по сторонам его можно было стоять только боком, пригнувшись, чтобы не стукаться головой в потолок, обитый листами жести. От непривычного напряжения сводило шею; того гляди, упадешь во время крена на рычаги или на горячие цилиндры мотора. Грудь спирало от духоты, от копоти. К тому же Алексей находился в этой тесноте не один: с него не спускали глаз двое «рыбаков», обозленных и, как понимал он, готовых на любую подлость.
И потому что нужно было следить и за мотором, и за нарушителями границы, а может быть» и потому что он впервые попал в этакую непогодь и не представлял, чем она грозит кавасаки, Алексей не думал об опасности.
Беда пришла, когда кавасаки вслед за «Вихрем» угодил в «толчею». Бот закачался во все стороны, как ванька-встанька, и тут-то вдруг сорвалась с болтов сетеподъемная машинка. Со всей силой двухсот пятидесяти килограммов стальная штуковина скользнула наискось по палубе и задела краем угол будки. Угол дал трещину, в нее, как только бот оказывался под волной, тугой струей начинала бить вода.
«Тонем?!» Не думая уже о том, что можно упасть на мотор, забыв в страхе, что с «рыбаков» нельзя спускать глаз, Алексей скинул бушлат и стал затыкать им трещину. В этот момент, воспользовавшись растерянностью Алексея, один из японцев выхватил из пазов в бортовой рейке гаечный ключ и наотмашь ударил пограничника. Не накренись кавасаки — удар пришелся бы по голове. Падая, Алексей успел вскрикнуть, но разве мог в грохоте бури услышать его Доронин?
«Почему замолчал мотор?..» Чувствуя недоброе, бросив румпель,— тут уж некогда мешкать! — боцман рванул дверцу машинного, отделения. В тесном проеме на полу боролись Алексей и один из «рыбаков». Доронин ринулся на помощь товарищу. Тем временем второй японец проскользнул с противоположной стороны мотора на площадку рулевого, захлопнул за собой дверь и запер ее задвижкой. Рискуя быть смытым за борт, он пробрался на нос и сбросил с крюка провисший на миг буксирный трос.
Скрутив «рыбака», Доронин кинулся обратно. Кавасаки неуправляем, его вот-вот перевернет! О черт! Второй японец успел запереть их снаружи. Неужто он успеет и выпустить остальных из кубрика? Раз, раз, раз! Доронин с остервенением ударял плечом в крепкие, обитые листами жести доски. Раз, раз, раз!.. Наконец щеколда не выдержала, отлетела, дверь распахнулась, и вместе с ветром в машинное отделение хлынула вода.
Только на рассвете, когда тайфун умчал на восток и приутихла волна, «Вихрь», перекладываемый Баулиным с одного параллельного курса на другой, обнаружил первый кавасаки. Сторожевик настиг его, поравнялся, включил прожектор.
Баулин махнул рулевому Атласову, тот понял, прицелился взглядом к очутившейся внизу палубе бота и прыгнул. Как он устоял на ногах?!
— Целы-целехоньки, — встретил его Доронин.— Верно, «рыбаки» повылазили было на палубу, ну да мы с Алехой загнали их обратно в кубрик.
Минут через сорок был обнаружен и второй кавасаки, и скоро оба они вновь следовали за сторожевиком, будто за ночь ничего и не произошло.
— Ну и командир у нас! — воскликнул Алексей.
— А что тут особенного: для капитана третьего ранга — это самая обыкновенная операция,— ответил Доронин, поворачивая румпель, чтобы поставить бот в кильватер за «Вихрем».
— Жаль, «Хризантема» удрала.
— Не все сразу. Повадился кувшин по воду...
— А как это получилось, что японец было черепушку твою не расколол? — совсем невпопад спросил Доронин.
— Вода хлынула. Пробоину я затыкал,— вспыхнул Кирьянов.
— Из глаз, значит, врага упустил. Хорош пограничник! — боцман не любил думать одно, а говорить другое.
Всю радость Алексея будто водой смыло. Ведь он уже считал себя если не морским волком, то, во всяком случае, достойным одобрения, хотя бы самого малого одобрения. Оно было нужно ему! Именно сознание того, что во время тайфуна он держал себя как настоящий пограничник, искупило бы в его глазах то позорное, страшное, случайное (да, случайное!), что произошло с ним на Черном море во время первого шквала...
Доронин искоса наблюдал Алексея. Это хорошо, что парень переживает свою промашку. Можно было бы и похвалить его: вел он себя прилично, а растерялся, видно, потому, что впервой повстречался с врагами, да еще, можно сказать, один на один. Но, пожалуй, лучше обождать с похвалой, промолчать.