Мы были рады, что Монгольская Народная Республика теперь по-братски встречала наши войска на своих огромных просторах. Монгольские трудящиеся справедливо связывали с их прибытием надежды на окончательную ликвидацию угрозы со стороны японской Квантунской армии, нависавшей над границами республики.
Армия становится моложе
После напряженных боев в восточной Пруссии укомплектованность частей и соединений 39-й армии в лучшем случае составляла 45–50 процентов, а в отдельных частях и того меньше. Однако там пополнения войска армии не получили.
Военный совет, разумеется, это беспокоило, но в штабе Забайкальского фронта нам стало известно, что пополнение уже поступает полным ходом и составит более 40 тысяч человек, то есть около половины всех войск армии.
На месте пришлось убедиться, что в наш боевой состав вливается только молодежь 1927 года рождения, то есть 18-летние юноши, не нюхавшие, конечно, пороху. Прибывали они из разных мест — из областей и республик Поволжья, Северного Кавказа, из Казахстана и Сибири, с Урала. И без того разнообразный по национальной принадлежности состав армии становился еще более многоликим.
Настроение молодых солдат казалось вроде бы хорошим, бодрым, но нельзя было не заметить, что физически они были подготовлены неважно: явно сказывалась война. А ведь этим воинам предстояло преодолевать горы, сражаться с кадровыми японскими солдатами, имеющими высокую боевую выучку, физически закаленными. Справятся ли?
Сомнения на этот счет появлялись не столько у меня и других членов Военного совета армии, сколько распространялись снизу — от командиров подразделений, офицеров штабов, рождая нежелательное сомнение в боеспособности наших частей. Ворчал кое-кто и из воинов-ветеранов: мол, что нам придется в случае опасности делать в первую очередь — воевать или тащить на себе через пустыню слабосильных юнцов? Более того, мы получили несколько официальных докладов, выражавших подобные опасения.
Все это требовало от меня основательно познакомиться с пополнением.
Узнав о времени прибытия очередного эшелона, я встретил его на платформе. Зашел в последний вагон и обнаружил там довольно шумную и веселую компанию сдружившихся за долгую дорогу молодых людей. Ни усталости, ни уныния не было, бойцы радовались, что прибыли наконец на место, робости в разговоре с незнакомым генералом не испытывали, охотно отвечали на вопросы, внимательно выслушали мой краткий рассказ об истории армии и ее боевых делах, заверили, что славы армии не уронят. То же повторилось и еще в четырех вагонах, которые я успел обойти за время разгрузки эшелона. Там я больше интересовался уровнем военной подготовки пополнения. Молодые воины докладывали, что они хорошо владеют личным и групповым стрелковым оружием, нашлись такие, кто освоил обязанности номеров артиллерийских расчетов, готовился в танковые экипажи.
В одном из вагонов я разговорился с интересным солдатом, исполнявшим обязанности комсорга. Он доложил, что, перед отправкой их готовность проверяли офицеры, нашли ее достаточной для выполнения боевых задач.
— И за физическую нашу закалку не беспокойтесь, товарищ генерал, — уверял он. — Война сократила наше детство. Почти каждый из нас уже работал на предприятиях или в сельском хозяйстве, познал тяжелый физический труд.
Парень поделился своей сокровенной мечтой — хоть в какой-то мере приобщиться к боевым делам старшего солдатского поколения, завоевавшего Победу на западе.
— Раз не попали туда, обязаны проявить себя здесь, — заключил он. — Так же настроены и мои товарищи.
В тот же день я вновь встретился с молодыми бойцами из этого эшелона, когда они совершали марш в расположение своей дивизии. И опять убедился, что для беспокойства за них оснований нет.
Свой окончательный вывод по этому важному вопросу я сделал, когда ранним утром следующего дня встретил еще один эшелон.
Помню, вернулся я со станции к концу завтрака. В палатке-столовой Военного совета кроме командарма находились Симиновский, Бажанов, Зорин, еще несколько генералов и офицеров.