Тогда мы не думали ни о чём судьбоносном. Дегтярев что-то болтал про особые свойства воды, позволяющие ей оставаться жидкой даже при сугубо отрицательной температуре. Голос услышали все. Слова звучали совершенно отчётливо, Лузгин умудрился их даже загнать в аудиофайл. Тогда меня просто поразила их банальность. Эту фразу можно было прочитать где-нибудь в детских комиксах. «Перед тобой выбор. Выпей и получишь могущество. Не пей и останешься человеком». Мы обошли родник по кругу. Каждого из нас сверлила мысль «а что если?». А потом мы, не сговариваясь, приняли решение.
— Максим, почему вы не отдадите Нуль-Т людям? — Валера съёживается и внимательно смотрит мне в глаза.
— Хороший вопрос, — улыбаюсь я. — А ответ прост и банален. Человечество ещё не созрело.
— А судьи кто? — заносчиво спрашивает Валера. — Почему вы решаете за всех? Да кто вы такие? Случайные баловни судьбы, по воле космоса получившие могущество, и теперь не желающие делиться.
— И Остапа понесло… — ухмыляюсь я. — Ты хоть сам-то понимаешь, о чём говоришь?
— Понимаю. Даже слишком хорошо понимаю. Я считал тебя другом…
— Ветрянка всё поставила с головы на ноги, — я наливаю ещё воды и залпом выпиваю. — Знаешь, почему Эйнштейн уничтожил открытую им «единую теорию поля»? Потому что человечество не созрело.
— Эйнштейн сделал изобретение сам, а вы его украли.
— Ты так считаешь? — я непроизвольно улыбаюсь.
— И не надо лыбиться. Ветрянка поднесла Нуль-Т человечеству на блюдечке. А вы решили оставить его себе.
— Человечество не прошло испытания.
— Это вы не прошли испытания. Вы перестали быть людьми. Человечество всегда стояло на титанах. На людях, которые оказались выше своей эпохи. А вы… Вы антититаны. Титаны со знаком минус.
Валера вскакивает со стула и, не оглядываясь, выходит из зала.
— O, sancta simplicitas! — раздаётся у меня за спиной голос Симагина.
Только его мне не хватало для полного счастья. Рука машинально тянется к кобуре с шестизарядным глокком. С некоторых пор я постоянно ношу его с собой. Почему я остановился именно на глокке? Естественно, из-за магазина. Пять пуль — мало. Семь — слишком много.
Председатель совета миров садится напротив и кладёт локти на стол. Поднимаю глаза и холодно смотрю на Симагина.
— Чего тебе надо?
А он улыбается. Почему отрицательные герои всегда улыбаются? Может, потому что они уверены в себе? Ничего не боятся, ни в чём не сомневаются. Совесть находится в зачаточном состоянии, амбиции обнимают галактику. Противно.
— Ничего, — Симагин опять улыбается. — Хотел посмотреть, как от тебя отвернётся последний друг. Это забавно.
— У меня много друзей, — автоматически отвечаю я.
— Давай посчитаем, — Симагин растопыривает пятерню. — Круглов, Аков, Дегтярев, Лузгин, Шнитхе. Пальцы кончились, друзья тоже.
— Ошибаешься, — моему голосу не хватает уверенности.
— Это ты ошибаешься, щенок, — Симагин умеет заставить почувствовать себя ничтожеством. Несколько слов, несколько случайных взглядов, и ты смешан с грязью. — Других друзей у тебя нет. Тебе не нужны друзья. Ты пытаешься противопоставить себя людям. Потому что сам уже не человек. Ты — выродок. Космополит. Ничтожество. Слово «родина» для тебя ничего не значит.
— Не значит, — покорно соглашаюсь я. — Но ещё меньше для меня значат твои идеалы, Симагин. Потому что ты как был жандармом, так им и остался. И таким умрёшь. Ты просто не сможешь понять Нуль-Т.
— А ты попробуй объяснить. Без этих своих «почувствовать прикосновение звёзд сердцем».
Долго смотрю на Симагина. Он так ничего и не понял.
— Без «этих своих» не могу.
— Или не хочешь?
— Или не хочу.
Других доводов Симагин понять не способен. Он морщится, словно от зубной боли.
— Ты сам подталкиваешь нас к крайним мерам.
— А ты попробуй арестуй меня, — я широко улыбаюсь. — А я пройду сквозь стены твоей тюрьмы, потому что у меня есть Нуль-Т.
— Знаешь, Максим, иногда мы можем воздействовать через близких людей.