Мы выехали из Су-Сент-Мари и двинулись по часовой стрелке вокруг озера – тысяча триста миль в арендованном «Рэнглере» с откидным верхом, раздражающий шум которого стал сущим наказанием за то, что мы оказались слишком крутыми для недорогого седана. Я купалась каждый день, хотя вода почти душила холодом. Я все время помнила о затонувшей где-то там «Цессне» и думала: а если микрочастички родителей плавают вокруг меня, как светлячки?
– А они сейчас просто кости? – спросила я Митча, перекрикивая бьющийся на ветру мягкий верх джипа и группу «Перл джем» с канадского радио.
– Возможно, – крикнул он в ответ. – Я не знаю, как много нужно времени.
– Почему он научился летать?
– Что?
– Папа. Почему выучился летать?
– Не знаю. Никогда не спрашивал.
– Почему не спрашивал?
– Не знаю! – раздраженно крикнул Митч, но потом смягчился. – Он не был из тех, кто любит, когда его просят разъяснить самого себя. Это семейное.
Кроме того, Митч не особо хорошо помнил, что нужно интересоваться другими людьми. Несправедливо винить его, но, как некоторые родители талдычат детям мантры типа: «Обращайся с людьми так же, как хочешь, чтобы они обращались с тобой» или «Дела говорят громче слов», Митч говорил: «Однова живем». Причем говорил, открывая бутылку пива после трехмесячного воздержания или проигравшись на рискованных ставках в Санта-Аните. Он был настоящим ОЖ-шником. В детстве я смешила агентов по кастингу, важно передразнивая Митча, когда они спрашивали меня, не хочу ли я продемонстрировать им свою самую широкую улыбку или сняться в рекламе аквапарка. С моими отстойными корешами эпохи Кейти Макги я даже не парилась. Они и так знали.
Митч никогда в жизни не назвал бы себя родителем.
На северном берегу озера из информационных щитов я узнала, что когда-то здесь были горы не хуже Гималаев, а может, и выше, может, даже самые высокие горы, существовавшие на Земле, но все они выветрились в ничто, время сокрушило именно этот песочный замок, ледники расцарапали камни догола, а потом и сами исчезли. Я задавала Митчу и другие вопросы о родителях, но он мало что знал или ему не приходило в голову ничего интересного.
Как-то вечером мы остановились на ужин и я спросила:
– А если они не погибли?
Митч похлопал по бутылке с кетчупом.
– Что ты имеешь в виду?
– Если они просто уехали куда-то и не вернулись?
Митч поставил кетчуп и серьезно посмотрел на меня, что было не так-то легко изобразить с учетом ложного ирокеза à la Дэвид Бекхэм, какой он тогда носил.
– Хэдли, они бы с тобой так не поступили.
– Или с тобой?
– Они погибли. Вот что произошло. И тебе нужно в это поверить.
– М-да.
Я знала, во что мне нужно верить, но знать и верить не одно и то же.
Там, где я сидела, когда-то были горы выше Эвереста. Все возможно.
Неполная история Миссулы
(Монтана)
Ок. XIII в. до н. э. – февраль 1927 г.
Пятнадцать тысяч лет назад.
С севера надвигается покров льда. К западу от того места, где будет Миссула, тянутся длинные пальцы ледника, они выковыривают реку Кларк Форк. Образуется озеро, оно становится огромным, паукообразным – три тысячи квадратных миль, две тысячи футов глубиной, отражает затененную нижнюю поверхность облаков. Вершины гор превращаются в острова.
В озеро обрушиваются айсберги, плывут, дрейфуют. Иногда заковывают валуны, которые издалека несет на юг: путешествие длиной в сотни, а может быть, в тысячу лет. Когда айсберги тают, скалы погружаются на дно озера.
Озеро становится слишком большим, слишком глубоким, скребет и подкапывает ледяную плотину, пока та не поднимается на поверхность и не разламывается, выпуская воду. Низвергаясь, озеро бурлит над пространством, где будут Айдахо, Орегон, Вашингтон. Впитывается в землю за три дня, опустошив все вокруг, выбросив энергии в десять раз больше, чем энергия всех рек на нашей планете, хотя никакая статистика не в состоянии подсчитать сокрушительную, разрушительную силу, ее потопность. Как развеселившиеся атлеты, потоки швыряют в воздух громадные скалы и глыбы льда. Вырыты ущелья, смыты стада. Мастодонтов и мамонтов подхватывает, топит, сносит в усталую воду. А еще саблезубых кошек, бобров размером с гризли, жутких волков, гигантских ленивцев, весь огромный утраченный зверинец.