КАРТА ЗВЕЗДНОГО НЕБА Когда она провожала их, ее слуга стоял в прихожей, уныло созерцая бледное пятно рассвета, проникающего сквозь стеклянную дверь. В душе она сетовала на свое состояние. Серая полоска зари становилась шире, бросая отсвет на недвижимого слугу и казалось, гасила живой блеск в ее глазах. Она подняла руку жестом, которым египтяне благословляют или отсылают слуг; ее губы были сжаты. Когда Хоксквилл пошла наверх, уже наступил день и каменный слуга, как она называла эту древнюю статую, снова превратился в мрамор. Хоксквилл прошла четыре пролета по длинной лестнице внутри высокого узкого дома /это было ежедневное упражнение, которое должно было укреплять силы ее сердцу/, и подошла к маленькой двери на самом верху дома, где ступеньки резко сужались и спускались вниз. Она слышала внизу шум моторов, стук дверей и чувствовала, как постепенно успокаивается. Она открыла дверь. За дверью разливался неяркий дневной свет. Она бросила взгляд на свои старые квадратные наручные часы и наклонилась чтобы войти. О том, что этот городской дом был одним из трех в мире оборудован полным комплектом оригинальной космической оптики в более-менее рабочем состоянии, Хоксквилл узнала еще до того, как она купила его. Ей доставляло удовольствие думать, что ее дом вмещал в себя такой огромный металлический талисман. Но она не могла воспользоваться им. Она не смогла много узнать о создателе космической оптики так же, как не знала, для чего все это предназначалось. Кое-что из того, что она не знала, ей удалось прочитать в книгах и поэтому теперь, когда она наклонилась, чтобы войти в крошечную дверь, она вошла не просто в помещение, перед ней раскинулся космос во всей своей красе. Хотя Хоксквилл настроила телескоп так, чтобы можно было рассматривать небо, все-таки было видно не очень хорошо. Она прильнула к окулярам и попыталась найти на небе известные ей знаки Зодиака. Только переменчивые небеса давали реальную картину времени, они отражались в мощном сознании Ариэль Хоксквилл, которая хорошо знала, какое это было время. Все эти приборы, которые окружали ее, были в конце концов, грубой карикатурой, хотя и очень забавной. Действительно, думала она, усаживаясь на зеленой плюшевой табуретке в центре Вселенной, очень забавно. В теплых лучах зимнего солнца она расслабилась и пристально посмотрела вверх: голубая Венера с красно-оранжевым Юпитером; круглоликая Луна, склонявшаяся к горизонту; крошечное кольцо молочно-серого Сатурна, который только появлялся на небесном склоне. Восходящий Сатурн был очень подходящ для медитации, которую она должна провести. Постепенно она почувствовала, что ее мысли приходят в порядок, так же, как телескоп делал ясным и близким сиянье далеких звезд. Огромное сооружение приняло на себя часть ее проблем, связанных с Расселом Эйдженбликом. Она почувствовала невиданную ранее страсть к работе, это было задание, которое потребовало большого напряжения всех ее сил, более того - это было очень важно для нее самой; это нечто, что заставляло ее идти дальше, нырять глубже, думать усерднее. Все это было в картах. Хорошо. Она посмотрит.
II Сначала Оберона разбудило мяуканье кошки. - Покинутый ребенок,- подумал он и снова погрузился в сон. Сквозь дремоту он услышал блеянье коз и хриплый, придушенный крик петуха.- Проклятые животные,- громко выругался он и собрался снова заснуть, но вспомнил, где он находится. Неужели он действительно слышал крики петуха и коз. Нет. Это сон; наверное, ему приснились звуки просыпающегося города и ему все это показалось. Но в это время снова закукарекал петух. Завернувшись в одеяло - в библиотеке было страшно холодно, а огонь в камине давно погас - он подошел к окну и посмотрел вниз, во двор. Джордж Маус только что вернулся, закончив продажу молока; на нем были высокие черные грубые ботинки, а в руках он нес бидончик с парным молоком. Оберон смотрел вниз на старую ферму.
СТАРАЯ ФЕРМА Из всех фантастических идей Джорджа Мауса эта ферма действительно приносила реальную пользу. В те нелегкие дни, если вам хотелось иметь свежие яйца, молоко, масло по более низким ценам, чем те, которые для многих были просто разорительными, не оставалось ничего другого, как обеспечивать себя самому. В нежилом здании пустовала большая площадь. Выходящие наружу окна были закрыты тонкими железными листами или забиты окрашенной в черный цвет фанерой, двери давно сожгли, и здание превратилось в стену, окружающую ферму. Куры устроили насест на остатках интерьера, козы смеялись и плакали в саду, который раньше был жилыми комнатами и собирали объедки, которые им удавалось найти. Полупустой огородик, на который Оберон смотрел из окон библиотеки, дополнял картину этого утра; оранжевые тыквы виднелись из-под остатков зерна и капусты. Кто-то маленький и неприметный осторожно пробирался между кусками листового железа, закрывавшего оконные проемы. Куры всполошились и закудахтали громче. На ней был переливающийся вечерний халат, который шуршал и сверкал блестками, когда она собирала яйца в потрепанную сумочку из блестящей парчи. Она выглядела отвратительно, и когда она сказала что-то Джорджу Маусу, он только натянул поглубже свою широкополую шляпу и, шлепая галошами, пошел прочь. Она спустилась во двор, пробираясь через грязь и мусор на высоких стоптанных каблуках. Погрозив рукой, она крикнула что-то вслед Джорджу и сердито натянула на плечи шаль с бахромой. Ветхая сумочка, переброшенный через руку, разорвалась под тяжестью яиц и они стали выскальзывать из нее одно за другим. Сначала она этого не заметила, потом закричала, заохала и наклонилась, чтобы удержать остальные; ее каблуки подвернулись и она разразилась хохотом. Она смеялась, а яйца падали из ее рук; она наклонилась, чуть не падая и смеялась еще громче. Хотя она и прикрывала рот рукой, он слышал ее грубый смех и тоже рассмеялся. Потом он подумал, видя, как разбиваются яйца, что теперь он знает, где его завтрак. Разложив свой измятый костюм, он пригладил его, пытаясь придать ему приличный вид; потом он протер глаза и пригладил волосы гребнем, которым очень гордился - Руди Флуд говорил, что это очень дорогой ирландский гребень. Теперь ему предстояло выбрать дверь или окно, через которое он вошел. Он взял свой портфель - не хотел, чтобы он был украден или кто-нибудь поинтересовался его содержимым - и выбрался на шаткий мостик, осуждающе покачивая головой, так как шаткое сооружение издавало при каждом его шаге ужасающий скрип. Доски стонали под тяжестью, а из всех щелей проникал слабый свет. Это было похоже на сон. Что, если все это обрушится, увлекая его за собой. Кроме того, окно на другом конце могло быть закрыто. Боже, как все это глупо! Какой глупый способ добраться из одного места до другого. Он разорвал пиджак, зацепившись о торчащий гвоздь и в ярости повернул обратно. Забыв о благородстве, с грязными руками, он вышел через уцелевшие старые двери библиотеки и спустился по шаткой лестнице. Внизу в нише стояла безмолвная статуя дворецкого с искаженным лицом в шляпе-таблетке, который потягивал ржавую пепельницу. Лестница упиралась в стену с пробитым в ней отверстием; через дыру можно было попасть в следующее помещение. Возможно, Джорджу это здание казалось оригинальным или он совсем выжил из ума. Он прошел через дыру и попал в другое помещение, которое хотя и выглядело запущенным, но сохранило остатки былой изысканности. Потолок был покрыт несколькими слоями краски, на полу тут и там громоздились куски линолеума: это впечатляло, казалось, что здесь недавно проводили археологические раскопки. В прихожей горела пыльная электрическая лампочка. Многочисленные дверные замки были открыты; изнутри дома доносилась музыка, смех, запах готовящейся еды. Оберон приблизился было, но его охватило чувство стыда. Как он войдет к этим людям? Он не знал этого: всю жизнь он видел вокруг себя только знакомые лица; сейчас его окружали миллионы неизве му людей. Он не чувствовал себя готовым войти в эту дверь прямо сейчас. Сердясь на самого себя и не в состоянии что-либо с этим поделать, он повернулся и прошел по холлу к входной двери. Дверь была в самом конце холла и дневной свет пробивался сквозь непрозрачное стекло; он отодвинул щеколду и открыл дверь. Сделав шаг вперед, Оберон оказался во дворе птичника, устроенного в центре городского квартала. Двор окружали строения с доброй дюжиной дверей; все двери отличались одна от другой; каждая дверь была огорожена ржавыми прутьями, цепями, железными заборчиками, замками; на некоторых дверях было несколько заграждений сразу, но несмотря на все эти запоры, двери выглядели хрупкими и легко открываемыми. Что было за ними? Некоторые были широко распахнуты и он заметил там коз. Из дверей вышел очень маленький мужчина с непомерно сильными руками; на спине он нес огромный мешок из джутовой ткани. Он торопливо прошел через двор, быстро перебирая своими короткими ногами. Он был не больше ребенка; Оберон окликнул его: - Простите... Мужчина даже не приостановился. Может быть, он глухой? Оберон последовал за ним. - Эй,- снова окликнул он, и на этот раз человек остановился. Он повернул к Оберону свою большую темноволосую голову и широко улыбнулся; его глаза были широко расставлены по обе стороны довольно широкого носа. Мальчишка, подумал Оберон. Человек был похож на жителя средневековья, скорее всего, это был результат бедности. Он обдумывал, как бы ему сформулировать вопрос, так как скорее всего /он был уверен в этом/ человек был слабоумным и мог не понять. В это время человечек длинным грязным пальцем указал куда-то за спину Оберона. Он повернулся. Джордж Маус только что открыл дверь, выпуская трех кошек, но тут же захлопнул ее снова прежде, чем Оберон успел окликнуть его. Он бросился к той двери, спотыкаясь о разбросанный хлам, на бегу обернулся, чтобы поблагодарить маленького грязного человечка, но того уже и след простыл. В конце прихожей, куда он попал, войдя в дверь, он остановился, вдыхая запах еды, и прислушался. Он смог услышать спор, громыхание посуды, плач ребенка. Собравшись с духом, он толкнул дверь и та распахнулась.