АРХИТЕКТУРА ДЕРЕВЕНСКИХ ДОМОВ Он заметил их за стеклянной дверью позади дивана, на котором сидел доктор Дринквотер. Он встал на колени на диван, повернул фигурный ключ в замке и быстро открыл дверь. Там они и стояли, все шесть томов, аккуратно расставленных по толщине. Вокруг них стояли или лежали сверху горизонтально другие издания. Он взял книгу толщиной примерно в один дюйм - саму тонкую из всех. "Архитектура деревенских домов". Переплет украшала инталия в виде резных веточек и листьев, надпись была в стиле викторианской эпохи. Он перелистывал тяжелые страницы. Здания строго вертикальные или с видоизменениями. Итальянская вилла для открытой местности. Дома в стиле Тюдоров и неоклассицизм - образцы строгой и простой архитектуры представали передо мной на каждой странице фолианта. Коттедж. Феодальное поместье. Он подумал, что если бы все эти гравюры можно было перенести на стекло и выставить в баре в лучах солнечного света, то весь Эджвуд был бы, как на ладони. Он пробежал глазами кусочек текста, который содержал примерные размеры, предлагаемые модели, стоимость /каменщики, работавшие за десять долларов в неделю давно умерли и унесли с собой в могилу секреты своего искусства/, и как ни странно, но в книге были и рекомендации о соответствии того или иного типа дома склонностям и особенностям человека. Он поставил книгу на место. Следующий том, который он взял с полки был почти в два раза толще. Это было четвертое издание, изданное в Бостоне в 1898 году. Слева от титульного листа располагался фронтиспис - портрет Дринквотера, выполненный мягким карандашом. Смоки с трудом разобрал написанное через дефис двойное имя художника. На титульном листе был эпиграф: "Я создаю и снова разрушаю" и подпись - Шелли. Гравюры были те же самые, хотя они были дополнены поэтажным планом здания с указанием толщины стен, расположения оконных и дверных проемов, назначения помещений, но все это было выше понимания Смоки. Шестое и последнее издание имело превосходный переплет розовато-лилового цвета. Буквы титульного листа были несколько растянутыми в длину и завитки их переплетались подобно стеблям вьющегося растения. Казалось, что перед глазами поверхность крошечного, усыпанного распустившимися лилиями пруда в свете вечерней зари. Фронтиспис изображал уже не Дринквотера, а его жену. Черты лица ее были расплывчатыми и портрет не был похож на произведение искусства. Но она все равно была очаровательна. Дальше шли строки посвящения и довольно большое предисловие - все это было набрано красным и черным шрифтом, а потом опять маленькие домики, такие же, как и в предыдущих изданиях, старомодные и неуклюжие. На форзацах книги были диаграммы или карты, свернутые в несколько раз. Они были из очень тонкой бумаги и Смоки сначала никак не мог понять, как их развернуть. Старая бумага легко рвалась, и с возгласом досады он попытался сделать это по-другому. Он мельком просмотрел часть карты и увидел, что это был огромный план, но чего именно? Наконец, он полностью развернул лист. Смоки на минуту остановился, не будучи вполне уверенным, что он хочет рассмотреть план. В его голове всплыли недавние слова доктора Дринквотера: я полагаю, вы осознаете, какой шаг собираетесь сделать. Смоки приподнял край листа - тот поднялся легко, как крылышко мотылька - таким старым и тонким был лист. Лучи солнца осветили бумагу, и он посмотрел на чертежи дополненные замечаниями.
ЧТО ДАЛЬШЕ - Она пойдет, Клауд? - спросила мама. - Следовало бы появиться не так,- ответила Клауд, больше ей было нечего сказать. Она сидела за дальним концом кухонного стола и дым ее сигареты таял в лучах солнечного света. Мама готовила пирог и энергично работала локтями, растирая сахарную пудру - отнюдь не бессмысленное занятие, хотя ей нравилось называть это именно так. Во всяком случае, она заметила, что при этом ее мысли зачастую были особенно чистыми, а высказывания остроумными. Ее руки выполняли свое дело, а голова была занята мыслями и проблемами, которые выстраивались в стройные ряды и рядом с каждой проблемой стояла надежда. Иногда занимаясь приготовлением, она вспоминала стихи, которые знала раньше или мысленно разговаривала со своим мужем, с детьми, или с умершим отцом, или с не родившимися еще внуками. Суставы ее рук ломило перед изменением погоды и когда она ставила противень с пирогом в пышущую жаром духовку, она могла предсказать приближающееся несчастье. Клауд ничего не ответила, только вздохнула и затянулась дымом сигареты, а потом откашлялась, прикоснувшись к морщинистой шее носовым платком, который изящным движением тут же убрала в складки рукава. - Позже все будет намного яснее,- сказала она и медленно вышла из кухни. Она прошла через залы в свою комнату, надеясь, что сможет подремать, пока обед будет готов. Прежде, чем лечь на широкую, мягкую постель, которую она в течение нескольких лет делила с Генри Клаудом, она посмотрела в сторону возвышавшихся холмов. В небе над холмами начинали собираться белые кучевые облака. Без сомнения, Софи была права. Она лежала и думала: По крайней мере, он пришел это бесспорно. Больше она ничего не могла сказать. Там, где старый каменный забор отделяет зеленый луг от старого пастбища и тянется к краю заросшего лилиями пруда, доктор Дринквотер, одетый в широкополую шляпу, остановился, задыхаясь от ходьбы. Постепенно кровь перестала шуметь у него в ушах и он смог вслушаться в спектакль, который разворачивался у него на глазах: бесконечное щебетание птиц, стрекотание цикад, шуршанье и глухие удары тысячи живых существ. К этой земле прикоснулась рука человека. Дальше, за прудом он мог видеть дремлющую крышу амбара Брауна. Пейзаж не был девственным. Повсюду виднелись следы предприимчивости человека - каменная стена, солнечное пастбище, пруд. Все это было именно то, что доктор мог бы назвать словом "экология". Пока он сидел, глубоко задумавшись на теплом валуне, легкий ветерок дал ему понять, что, возможно, вечером разразится гроза. Как раз в это время в комнате Софи, на широкой, мягкой постели, которая долгие годы принадлежала Дринквотеру и его жене Виолетте Бреймбол, лежали теперь две их правнучки. Длинное платье, которое Дэйли Алис должна была надеть на следующий день, аккуратно висело на двери, а вокруг него были разложены остальные вещи. Стояла полуденная жара, и Софи и ее сестра лежали обнаженными. Софи прикоснулась рукой к слегка вспотевшему плечу сестры и Алис сказала: - Слишком жарко. В следующее мгновение горячие слезы сестры закапали на ее плечо. - Когда-нибудь, очень скоро и ты сделаешь свой выбор, или тебя выберут и ты тоже будешь невестой,- сказала Алис. - Со мной никогда, никогда этого не произойдет,- плакала Софи и больше Алис ничего не могла разобрать, потому что Софи уткнулась лицом в шею сестры и продолжала что-то бормотать. А Софи говорила: - Он никогда не заметит и не поймет, они никогда не дадут ему того, что дали нам; он пойдет не по той дорожке, а когда заметит это, у него не будет выхода. Вот посмотрите, вот посмотрите!
У подножия холма Жила старушка И если она не умерла, То живет там и по сей день.
Летом конца прошлого века Джон Дринквотер, совершая поездку по Англии под предлогом осмотра домов, в сумерках подъехал к воротам из красного кирпича дома чеширского священника. Он сбился с пути, по собственной глупости выронив путеводитель в бурный поток воды у мельницы, где он остановился, чтобы перекусить. Сейчас он был голоден и, несмотря на умиротворенный покой пригорода, чувствовал некоторую тревогу.
СТРАННОЕ РАСПОЛОЖЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ПОКОЕВ В заросшем, запущенном саду викария среди густо растущих розовых кустов порхали мотыльки, птицы перелетали с ветки на ветку сучковатых, искривленных фруктовых деревьев, большинство из которых были яблони. Он успел заметить, что в развилке одного из деревьев кто-то зажег свечу. Свечу? Это была молоденькая девушка в белом, в руке она держала свечу. Свеча то вспыхивала, то угасала и снова разгоралась. Ни к кому не обращаясь, она спросила: - Что случилось? Огонек свечи погас и он сказал: - Прошу прощения. Она стала быстро и ловко спускаться с дерева, а он чуть отступил от ворот, чтобы не показаться назойливым и девушка не подумала, что он сует нос в чужие дела. Так он стоял, ожидая, когда она подойдет поговорить с ним. Но она не подошла. Где-то начал свою звонкую песню соловей, замолчал и вновь защелкал. Незадолго до этого он был на перепутье - не в буквальном смысле этого слова, хотя за время своего путешествия ему много раз приходилось выбирать, плыть ли по реке или ходить по холмам. Он провел ужасный год, проектируя огромный небоскреб, который выглядел как собор тринадцатого века. Когда он первый раз представил на рассмотрение своему клиенту эскизы здания, они были скорее похожи на шутку, фантазию, чем-то даже напоминая копченую селедку. Он ожидал, что все это будет отвергнуто, но его заказчик не понял юмора. Он хотел, чтобы его небоскреб был именно таким, каким он получился случайно. Джон Дринквотер даже не мог подумать, что клиент захочет, чтобы здание было похоже на латунный почтовый ящик или медную христианскую купель с гротескными барельефами в виде карликов, разговаривающих по телефону, а рыльце водосточной трубы, проходящей вдоль небоскреба, будет выполнено в виде головы его клиента с его вытаращенными глазами и пористым носом. Ничто не показалось лишним заказчику и теперь все было сделано, как он и задумал. Пока тянулась разработка проекта, с ним чуть было не произошли перемены. Чуть было, потому что он сопротивлялся этому. Это было нечто непостижимое для него, он даже не мог найти этому точного названия. Впервые он заметил это, когда среди расписанного по минутам рабочего дня его стали одолевать грезы: иногда это были отдельные, не связанные ни с чем слова, которые внезапно возникали в голове, как будто произнесенные каким-то голосом. Одним из таких слов было "многочисленность". Другое слово появилось на следующий день, когда он сидел, глядя, как по высоким окнам стекают грязные струйки дождя. И этим словом было "комбинаторный". Возникнув однажды, это стало продолжаться, пока не овладело его мыслями; это распространилось и на его рабочее место, и в бухгалтерию. Это продолжалось до тех пор, пока он не почувствовал себя парализованным и неспособным совершать подготовленные и хорошо продуманные шаги в своей карьере, которую некоторые называли головокружительной. Он чувствовал себя так, будто погрузился в длительный сон, или будто его только что разбудили. Как бы то ни было, он не хотел этого. Он начал проявлять интерес к теологии. Он прочитал Сведенборга и Августина; большое облегчение ему приносило чтение Аквинаса. Он узнал, что в конце своей жизни Аквинас стал считать все, что он написал "стогом сена". Стог сена. Дринквотер сел на широкий диван в длинном, освещенном офисе Мауса и уставился на цветные фотографии дворцов, парков и вилл, которые он построил. Он смотрел на них и думал: стог сена. Это напоминало ему самый непрочный домик, выстроенный из соломы, из сказки "Три поросенка". У него должно быть надежное место, где бы он мог спрятаться от преследования волка. Ему было тридцать девять лет. Вскоре его партнер Маус обнаружил, что он, проведя несколько месяцев за чертежной доской, работая над эскизами торгового дома, совершенно не продвинулся ни на шаг. Просиживая над чертежами, он на самом деле час за часом рисовал крошечные домики со странным внутренним расположением. Его на время отправили за границу для отдыха. Странное расположение... У дорожки, которая вела от ворот к входной двери с окошечком наверху, он увидел садовое украшение белый шар, окруженный ржавыми железными прутьями. Некоторые прутья сломались и валялись на дорожке, едва видные из травы. Он толкнул калитку и она открылась, жалобно скрипнув не смазанными петлями. Внутри дома мелькнул свет и когда он, пройдя по заросшей травой дорожке, приблизился к дому, его окликнули.