— Из-за мести или что-то в этом роде. У мамы к тому времени был второй муж. И может быть, его бывшая жена навела на меня порчу, чтобы отомстить. Может быть, может быть…
Она легонько дотронулась до его руки, так как он отвернулся. Она дотрагивалась до него всякий раз, как только он отворачивался и это начинало раздражать его; нельзя все время приковывать к себе его внимание. Он считал это плохой привычкой до тех пор, пока, спустя некоторое время, он увидел, что люди, играющие в домино на улице и женщины, присматривающие за детьми и сплетничащие на ступеньках, делают точно так же; оказалось, что это привычка не одного человека, а целой нации, так сказать, национальная особенность.
— Ну вот. Мама повела меня к негритянке. Я никогда в жизни так не боялась. Она стала сжимать меня своими огромными ручищами, при этом что-то напевая рычащим голосом и говоря всякую чепуху; она яростно вращала глазами и быстро моргала веками. Потом она стремительно подбежала к маленькому очагу и бросила туда какую-то чепуху; вроде порошка и от него пошел такой сильный запах; она отскочила назад — это было похоже на танец — и снова взялась за меня. Потом она еще что-то бросала в огонь, я уже забыла. Потом все это закончилось и у нее был такой вид, как будто она просто выполнила каждодневную работу; она сказала моей бабушке, чтобы никто не разговаривал со мной. Я была очень худой, как скелет, и мне нужно было как следует кушать. Бабушка почувствовала такое облегчение.
— Ну вот, — она снова дотронулась до него рукой, так как он на минуту отвлекся, заглянув в кружку, — вот они сидят себе за чашечкой кофе, а бабушка достает деньги, а негритянка не сводит с меня глаз. Просто смотрит и все. Слушай, я так перепугалась. Чего она смотрит? Она могла смотреть прямо сквозь тебя, прямо до самого сердца. Потом она вот так подошла, — сказа показала рукой, как она приблизилась, — и стала тихо разговаривать со мной о том, какие мне снятся сны и всякой чепухе, я уже и не помню всего. Потом она взяла колоду старых потрепанных карт, положила на них мою руку, а сверху прикрыла своей ладонью; ее глаза снова начали вращаться, она была как будто в трансе.
Сильви взяла кружку у Оберона, который маленькими глоточками потягивал ром и сам как завороженный.
— О, — вздохнула она, — больше нет?
— Там еще много. — Он встал налить еще ома.
— Нет, ты слушай, слушай. Она раскрывает эти карты — спасибо…
Сильви сделала маленький глоток, ее глаза округлились на мгновение и она стала похожа на того ребенка, о котором рассказывала.
— И гадалка стала по картам предсказывать мою судьбу. Вот когда она узнала мое будущее.
— И что же она нагадала? — он снова уселся на кровать на свое место. — Большое будущее?
— Великое, — ответила девушка с заговорщическим видом. — Величайшее.
Она засмеялась.
— Негритянка не могла поверить в то, что сама говорила. Этот худющий ребенок в поношенном домашнем платьице — и такое великое будущее. Она смотрела то на меня, то на карты. Мои глаза округлились и я подумала, что сейчас заплачу, а бабушка будет меня утешать, а негритянка расшумится и я только хотела…
— Нет, ты скажи конкретно, — перебил ее Оберон, — что она тебе предсказала?
— Ну, конкретно она сама не знала. — Сильви засмеялась, все это выглядело довольно глупо. — Это единственное, что меня волнует. Она предсказала большое будущее. Но не сказала, что именно меня ждет. Может быть, я буду королевой, королевой мира. Или что-нибудь еще.
Ее веселье сменилось задумчивостью.
— Я уверена, что это будущее еще не наступило, хотя часто представляла его себе. Я представляла эту картину. Там был такой же стол, похожий на длинный банкетный стол, и накрыт белой скатертью. На нем всякие вкусные вещи. Стол буквально ломится от еды. Но все это где-то в лесу. Вокруг деревья и все такое. А посреди стола пустое место.
— Ну?
— Ну и все. Я только что видела это. Я думала об этом. — Она бросила на него быстрый взгляд. — Держу пари, что ты никогда не знал никого с таким большим будущим, — сказала она, улыбаясь.
Ему не хотелось говорить, что едва ли он знал кого-либо, кто не интересовался бы будущим. Будущее было чем-то вроде секрета, о котором не принято было говорить всем в его доме в Эджвуде; и что никто из них не имел права вызнавать секреты, за исключением особых случаев или если в этом была большая необходимость. Он бежал от самого себя. Он был уверен, что переступил черту, подобно гусям, улетающим от Братца Северного Ветра на своих сильных крыльях: здесь ветер не мог заморозить его. Если он хотел найти свою судьбу — это будет его собственный выбор. Например, ему хотелось владеть Сильви и принадлежать ей.