— Наверно, это забавно? — спросил он. — Иметь будущее?
— Не очень, — ответила Сильви. Она снова обхватила себя руками и слегка вздрагивала, хотя огонь хорошо согревал комнату.
— Когда я была маленькой, надо мной все подшучивали из-за этого. Кроме бабушки. Но и она не могла удержаться от того, чтобы всем подряд не рассказывать об этом. И негритянка тоже говорила. А я так и оставалась для всех гадким худеньким ребенком, который не пачкает пеленки — и то спасибо. — Она в смущении поерзала под одеялом и повернула кольцо на пальце.
— Большое будущее Сильви. Это было предметом постоянных шуток. Однажды, — она оглянулась, — однажды появился настоящий старый цыган. Мама не хотела его впускать, но он сказал, что пришел из Бруклина, чтобы повидать меня. Тогда она разрешила ему войти. Он был такой симпатичный и очень толстый. И он смешно говорил по— испански. Потом меня притащили в комнату и показали ему. А я ела куриное крылышко. Как только он увидел меня, его большие глаза стали еще больше, а рот в изумлении открылся. А потом он упал передо мной на колени и сказал: «Вспомни обо мне, когда ты придешь в свое королевство». И он дал мне вот это.
Она протянула руку ладонью вверх и повернула ее, чтобы я мог рассмотреть серебряное кольцо со всех сторон.
— А потом мы все помогали ему подняться с колен.
— А что было дальше?
— Он вернулся в Бруклин. — Она помолчала, вспоминая того человека. — Знаешь, он мне не понравился. — Сильви засмеялась. — Когда он уходил, я положила куриное крылышко ему в карман. Он даже не заметил. Я положила в карман его пальто в обмен на кольцо.
— Крылышко за кольцо?
— Ну да. — Она снова рассмеялась, но быстро взяла себя в руки. Она снова выглядела усталой и раздраженной.
— Подумаешь, какая важность, — сказала она, — забудь об этом.
Быстро, большими глотками она выпила ром и помахала рукой перед открытым ртом; потом отдала ему кружку и еще глубже забралась под одеяла.
— И зачем это нужно?! Я не могу даже позаботиться о себе.
Ее голос становился все слабее, она повернулась и, казалось, собирается уйти; но этого не произошло, девушка лишь сладко зевнула. Она так широко открыла при этом рот, что Оберон смог рассмотреть ее зубы и язык. Язык был не бледно розового цвета, как у всех светлокожих людей, а имел кораллово-красный оттенок. Это его удивило… — наверное, тому ребенку просто повезло, — сказала она, — что он сбежал от меня.
— Я не могу поверить в это, — сказал Оберон, — ты сделала такие успехи.
Она ничего не ответила, занятая своими мыслями.
— Я хочу, — начала она, но так и не продолжила. Ему так и хотелось что-нибудь предложить ей.
— Знаешь, — неожиданно для себя сказал он, — ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь. Сколько захочешь.
Вдруг она вылезла из-под одеял и стала перебираться через кровать, спускаясь на пол. У Оберона появилось дикое желание удержать и остановить ее.
— Мне нужно в туалет, — заявила Сильви. Она перебралась через его ноги, спустилась на пол, толкнула дверь туалета и зажгла там свет.
Он слышал, как она расстегнула молнию на джинсах и воскликнула что-то насчет того, какой холодный унитаз. Через некоторое время молния была застегнута. Она крикнула ему, что он очень хороший парень. Он ничего не мог ответить, а только слушал, как зашумела вода, когда она нажала на рычаг.
НАКОНЕЦ УСПОКОИЛАСЬ
Приготовления ко сну в одной кровати были очень веселыми: он шутил, что нужно положить между ними обнаженную шпагу, а ей это казалось очень смешным, так как она никогда раньше такого не слышала. Но когда их обступила темнота, он услышал, как она тихо плачет, бесшумно вытирая слезы, на своей половине кровати.
Ему казалось, что они не смогут заснуть; Сильви долго вертелась, вздыхала, как будто испуганная собственными мыслями, наконец она нашла удобное положение, слезы высохли на ее смуглых щеках и она уснула. Пока она устраивалась поудобнее, она перетянула к себе почти все одеяло, а он не посмел тревожить ее сон. На ней была сорочка с треугольным вырезом, которая напоминала скорее сувенир для иностранных туристов и трусики из черного шелка, которые едва прикрывали ее тело. Он долго лежал без сна рядом с ней, пока ее дыхание не стало ровным. Оберон не заметил, как его одолел сон и ему приснилась эта ее ночная сорочка, и ее горе, и одеяло, прикрывающее бедра и вся она — полуобнаженная. Он засмеялся во сне и этот смех разбудил его.