— Как насчет этих лекций? — спросил кто-то прерывая течение ее мыслей.
Она холодно посмотрела на говорившего.
— Боже мой. Ведь вы же все их переписали. Разве я этим должна заниматься? Вы умеете читать? — Она немного помолчала, удивляясь сама себе и раздумывая, не было ли ее презрение просто маской, чтобы скрыть собственную неудачу в преследовании добычи.
— Когда он говорит, — сказала она более кокетливо, — они слушают. Вы знаете все, что он говорит. Он использует все, чтобы дойти до каждого сердца. Надежда, надежда без границ. Всеобщее чувство. Он может вызвать слезы. Но это могут многие. Я думаю… — ей показалось, что она нашла более-менее подходящее определение, — я думаю, что он не совсем человек. Я думаю, что каким-то образом мы имеем дело не с человеком, а с географическим справочником.
— Понятно, — сказал один из членов клуба, расчесывая усы розово— серого цвета в тон его галстуку.
— Нет, вы не понимаете, — ответила Хоксквилл, — потому что я сама ничего не понимаю.
— Чихать на него, — вмешался другой.
— Хотя его лекции не вызывают у нас возражения, — сказал третий, доставая из портфеля стопку бумаги. — Стабильность. Бдительность. Приемлемость. Любовь.
— Любовь, — раздался голос, — все на свете проходит. Ничего не может быть вечным, все проходит. — Его голос задрожал. — На земле нет ничего сильнее любви. — Он разразился странным всхлипыванием.
— Хоксквилл, — сказал кто-то, — мне кажется я вижу на серванте какие— то графинчики.
— В одной из них бренди, — ответила Хоксквилл, — а в другой ржаное виски.
Они успокоились, потягивая бренди и объявили собрание закрытым и оставили ее дом в еще большем замешательстве чем то, которое они чувствовали с тех пор как общество, невидимой опорой которого они себя считали, начало превращаться в больное и потерянное.
КАРТА ЗВЕЗДНОГО НЕБА
Когда она провожала их, ее слуга стоял в прихожей, уныло созерцая бледное пятно рассвета, проникающего сквозь стеклянную дверь. В душе она сетовала на свое состояние. Серая полоска зари становилась шире, бросая отсвет на недвижимого слугу и казалось, гасила живой блеск в ее глазах. Она подняла руку жестом, которым египтяне благословляют или отсылают слуг; ее губы были сжаты. Когда Хоксквилл пошла наверх, уже наступил день и каменный слуга, как она называла эту древнюю статую, снова превратился в мрамор.
Хоксквилл прошла четыре пролета по длинной лестнице внутри высокого узкого дома /это было ежедневное упражнение, которое должно было укреплять силы ее сердцу/, и подошла к маленькой двери на самом верху дома, где ступеньки резко сужались и спускались вниз. Она слышала внизу шум моторов, стук дверей и чувствовала, как постепенно успокаивается. Она открыла дверь. За дверью разливался неяркий дневной свет. Она бросила взгляд на свои старые квадратные наручные часы и наклонилась чтобы войти.