– Рад вас видеть в добром здравии, миледи, – произнес дворецкий глубоким, хорошо поставленным баритоном. И улыбнулся. Ровно настолько, насколько позволяли правила приличия, которые он досконально изучил, служа в доме лорда Боствика.
– Взаимно, Мортон, – улыбнулись ему в ответ улыбкой не столько приветливой, сколько сочувственной. – Или я тороплюсь с выводами? Как поживает ваш рассудок? Надеюсь, у вас не возникнет с ним особых проблем в этой чокнутой стране…
– Благодарю вас, миледи, – застыл в полупоклоне, исполненном невыразимого достоинства дворецкий. Впрочем, без достоинства, которым он был пропитан, видимо, с рождения, Слэйтер не делал ничего, а ничего не делал с еще большим достоинством, чем когда что-либо делал. – Он еще держится, хотя мне, боюсь, никогда не привыкнуть к России…
– Не стоит и пытаться, Мортон. Русские сами к ней никак не привыкнут, – рассмеялась Анна Сергеевна, заметив, как скорбно вытянулась и без того, мягко говоря, не круглая физиономия англичанина. Помнится, поначалу он вообще не мог понять на каком, собственно, свете обретается. К обеду никто не переодевается, рыбу едят руками, икру запивают водкой, коньяк – пивом… Ужас и попрание всех обычаев как норма жизни. Oh my God! Oh damn it![3]
Дворецкий мучительно сглотнул и взял себя в руки.
– Их светлость ждет вас в своем кабинете, миледи.
– Кто меня ждет? – озадачилась миледи.
– Их светлость князь Лядов, миледи…
Сочувственный взгляд миледи сделался сострадательным: неужели game is over? В смысле истец подкрался незаметно, клиент готов к психиатрическому употреблению?
– Вчера вечером, миледи, прибыл нарочный из Санкт-Петербурга с известием о том, что Великое Дворянское Собрание неопровержимо установило княжеское происхождение их светлости, – почувствовав неладное, поспешил с объяснениями дворецкий.
– И дядя велел вам так себя величать?
– Меня поставил об этом в известность мистер Шумилин, миледи…
– Он был трезв, когда делал это?
– Затрудняюсь сказать, миледи, – замялся Мортон.
Неопределенно кивнув, миледи приблизилась к ближайшему зеркалу, поправила несколькими легкими касаниями одной ей ведомый беспорядок в прическе и, повернувшись, выразила готовность последовать за дворецким в кабинет их светлости.
Их светлость князь Лядов мучился после вчерашних обильных возлияний в честь вновь обретенного титула тяжким похмельем. В виду явной бесполезности импортных патентованных средств, князь решил обратиться к старинному отечественному способу избавления, предписывающему вышибать клин клином. Однако, проявив при этом совершенно нерусскую мелочность и педантизм, обнаружил свою осведомленность об импортном происхождении этого метода, ибо, как всякий квалифицированный фармацевт, помнил вечные истины вечной латыни: clavus clavo pellitur. – Воистину, неисповедимы пути древнеримских мудростей, проникающих даже в самые отдаленные, гиперборейские, населенные варварами пределы – с цивилизаторскими, разумеется, намерениями… Поскольку праздничный обед, плавно перешедший в торжественный ужин, закончился дикой дворянской попойкой, вспомнить точную последовательность напитков не представлялось возможным. Опять же прежде необходимо было решить, в каком порядке вышибать, – в обратном, считая вчерашний финиш сегодняшним стартом, или же удовлетвориться бездарным повторением пройденного, положившись на дырявую память?
Кабинет их светлости – это сто квадратных метров белых толстых ковров, пятьдесят кубометров роскошной мебели из дорогой древесины, звездное небо бронзовых светильников, залежи стеллажей, уставленных редкими книгами в телячьих, сафьяновых и рыбьих переплетах, камин из черного мрамора с медной решеткой, необъятный письменный стол и необозримый – овальный, предназначенный для оперативных совещаний по насущным вопросам миллиардовладения, в том числе – о порядке вышибания клина клином. В последнем случае стол покрывается белой льняной скатертью и загромождается всем, что Бог послал в холодильные камеры и винные погреба миллиардера. Посмотреть – и то любо, и то дорого, а уж о том, чтобы принять участие – лучше не мечтать…