Отбой. Совсем все с ума посходили, что ли, – недоумевает Кульчицкий, – каких еще тонн? – А сердце бьется тревожно, а рука с зажатой в ней трубкой дрожит, потеет, сердечная, невзирая на понатыканные по всему дому кондиционеры.
Нет, ну ей же Богу, – хочет успокоить себя Станислав Эдуардович повторением той же мысли о всеобщем помешательстве, но вдруг спотыкается на слове и холодеет от пронзительной догадки: а что если это Бог хочет наказать меня за безнравственное помещение капитала? Ведь там и об игорном бизнесе есть, – когда менты Христовы шмотки на кон в карты… нет, в кости поставили…
В полном смятении проникает Станислав Эдуардович в чулан, жмет потайную кнопочку, проходит сквозь раздвинувшуюся стеночку, спускается по узкой винтовой лесенке в подвал, отпирает отпечатком большого пальца правой руки бронированную дверь с электронным замком и попадает в кромешную тьму. Привычно нашарив полочку, зажигает восковую спичку, затепляет лампадки: одну, вторую, третью… У каждого из углов своя. Становится на колени и озирает свое несметное сокровище – великолепную коллекцию византийских и русских икон. И долго так стоит, преклоненный, блуждая слезным взором по бесконечному киоту. Но вот глаза его замирают на одной, самой любимой. И тогда он шепчет: «Святая Матерь Божия, Дева Мария! помолись за нас грешных, ныне и в час наш последний». И закрывает лицо руками. И молчит в тоске. И вдруг ощущает на себе чей-то взгляд, полный ласкового понимания и нежной укоризны. И слышит голос: «Помолюсь, касатик, помолюсь…»
3
Лондон. Сити. Час тридцать пополудни. Время ленча истекло. Белые воротнички потянулись в свои конторы. Контор здесь – как кафешек на Монпарнасе. И не смотря на сезон отпусков, большинство функционирует. Даже удивительно, каким образом служивый люд всегда находит именно свой офис, никогда не обознается, не спутает. Вон сколько тут неотличимых друг от друга солидных дубовых дверей, украшенных не менее солидными бронзовыми табличками, которые тоже особым разнообразием не грешат, – как по форме, так и по содержанию. Либо адвокатские сообщества с указанием фамилий отцов-основателей, либо всевозможные центры. «Центр психастенических услуг», «Экологический центр доместикации редких животных», «Информационный центр глобальных исследований»… Проявим любопытство, заглянем в последний с намерением отведать чего-нибудь глобального либо глобалистского, словом, труднопостижимого. А вот и первая заминка, – при входе привратник. Дань традиции или секретности? Судя по наружности привратника – здоровенного дерзновенного лося, – скорее второе, чем первое. Хотя с виду не придерешься, одет с иголочки: ливрея, кокарда, бакенбарды, – всё как в лучших домах Южноморска. И по-английски говорит почти без акцента. Чуть-чуть кокни – для колоритности. Хотя родом он, судя по рыжеватым бровям и короткому носу, скорее из Йоркшира, чем из Ист-Сайда.
– Can I help you?[22]
Еще как можешь, если с дороги уберешься. Но уберется он только в том случае, если ваше имя (Spell your name, sir[23]) значится в списке приглашенных. Если не значится, то I’m sorry[24], но мы… какой у нас сегодня день? Понедельник? Среда? Четверг? Ах, вторник… Are you sure?..[25] Вот и прекрасно, что абсолютно уверены, – как раз по вторникам мы не принимаем… То есть он, конечно, может принять вас, скажем, на бедро, но предпочитает не делать этого, если вы его не вынудите. Так что лучше вспомнить классику, – местную, народную (Fare thee well and if forever, still forever fare thee well![26]) и ретироваться, не теряя достоинства.
Но предположим, что наше имя оказалось в заветном списке.
Тогда милости просим… подождать в приемной. Дверь налево. Сразу за ней небольшая уютная комната: удобные кожаные кресла, полированные столики, медные плевательницы. На столиках свежие газеты и журналы практически на любой вкус: от респектабельного «Московского комсомольца» до непрезентабельного «The Times». Никаких автоматов с кофе или кока-колой. Вместо них серебряный колокольчик. Стоит нам дзинькнуть, как немедленно откроется вторая дверь и дюжий официант во фраке мило поинтересуется, чего это мы тут раздзинькались. Узнав в чем дело, моментально обслужит: кофе, виски, бренди, эль и так далее. За счет заведения, разумеется. Ибо если мы есть в списке, значит, хлопоты окупятся сторицей. Естественно возникает вопрос: как в этот список попасть. Вопрос хоть и законный, но совершенно риторический. Кто его знает как? Как-то. Или кто как. Можно силой воображения попробовать, – вдруг получится? Правда, судя по внешнему виду посетителя, расположившегося в приемной с рюмкой бренди в одной руке и египетской сигаретой в другой, он этой напастью не страдает. Следовательно, попал в список как-то иначе, скорее всего по протекции, поскольку вряд ли джентльмены преклонных лет с кустистыми седыми бровями и пристальным взглядом водянистых глаз, облаченные в стандартный темно-синий деловой костюм, пользуются в этом заведении особым кредитом доверия. От него за милю разит стряпчим. Надежным, исполнительным, педантичным. Египетская сигарета несколько выпадает из образа. Очевидно, необходимая экстравагантность, индивидуальная особенность.
26
Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай! (англ.) (