Вырезки сделаны из нашей местной газеты «Аргус». Первый заголовок гласит: «В возрасте четырнадцати лет девочка из Брайтона получила наивысший балл по математике». Второй заголовок извещает: «Девочка — математический вундеркинд исключена из школы после неоднократных задержаний за воровство в магазинах». Статьи снабжены небольшими фотографиями и захватаны жирными пальцами. Я достаю обе вырезки из коробки и подношу к глазам. На первом снимке я в школьной форме — поправляю очки и демонстрирую фотографу официальный документ, подтверждающий мои успехи; на втором снимке я стою перед городским судом, на мне потертые джинсы и майка с надписью «МЯСО = СМЕРТЬ», а во рту — сигарета «Голуаз» без фильтра. На первый взгляд эти два снимка разделяет лет десять, хотя, если присмотреться, видно, что выражение лица у меня осталось неизменным. Я до сих пор помню свой тогдашний строй мыслей. Я думала: вдруг каким-то чудом папа увидит одну из этих фотографий и преисполнится такой гордости (или тревоги, или гнева), что передумает и вернется ко мне.
— Что скажешь? — спрашивает Джо, вытаскивая меня в сад. — Нравится?
— Еще бы. — Я пытаюсь пошатать беседку и радуюсь, какая она прочная. — Она такая… изящная.
— У нее не слишком дачный вид?
— Нет, — возражаю я, — ничего подобного. Особенно если посмотреть на эти зеленые скобы, понатыканные везде, где можно.
— Это чтобы клематисам было за что зацепиться. Я их еще не посадил.
— Понятно.
— Будет здорово. Летом эта штука даст массу тени.
— Теперь осталось только добиться, чтобы пьяницы не совали свои пенисы в зеленую изгородь, и можно будет смеяться от счастья.
— Пенисы?
— Ага. Я же тебе говорила. Прошлым летом какой-то бездомный просунул свой пенис через зеленую изгородь, когда я загорала, и напрудил целую лужу.
— Серьезно?
— Конечно. Рядом с бамбуком осталось мокрое пятно, и пришлось все засыпать песком и наводить лоск по новой.
У Джо расстроенный вид. Он уже готов сказать, что уж в деревне-то точно никто не будет совать свои пенисы в наш садик, но тут на ум ему приходит более актуальная тема.
— Нашла фотографию мамы? — спрашивает он, нагибаясь, чтобы поднять какой-то лоскут.
— Да. — Я показываю ему пляжный снимок. — По-моему, очень удачная карточка.
Джо берет у меня фотографию и долго рассматривает.
— Какая она тут счастливая, правда? — говорит он наконец и гладит меня по голове.
— Да, — подтверждаю я, — по-моему, она счастлива.
— А кому она машет рукой? Тебе?
— Не знаю. Может быть. Но скорее всего папе.
4
— Господи, у меня все лицо заледенело. Ты ведь сказала, что не любишь моря зимой.
— Я помню. Но ты только посмотри на волны. Они такие замечательные, правда? Все в пене и водоворотах.
— А дождь со снегом только добавляет им очарования. Давай лучше пойдем и съедим что-нибудь.
Мы прибыли в Брайтон часа за полтора до начала вечера памяти (это все из-за меня — мы выехали из дома в десять утра) и теперь вязнем в глубоком песке, перемешанном с галькой, и смотрим на волны. Джо считает, что у меня иррациональный страх перед опозданиями и потому я всегда срываюсь с места слишком рано, — но если по правде, я просто хотела лишний раз поглазеть на море.
— Ты чем занята?
— Считаю.
— Зачем?
— Хочу убедиться, что каждая девятая волна на самом деле больше других.
— А она больше?
— Конечно, нет.
— Идем отсюда, я проголодался. Найдем подходящее местечко и поедим рыбы с картошкой.
— А как насчет «даров моря»? — Из-за ветра я вынуждена кричать. — У пирса есть забегаловка. Они торгуют моллюсками и всем таким.
— Ни в коем случае, — содрогается Джо и кутается в пальто. — Ничего маринованного, ничего неумерщвленного и ничего в собственном соку.
Не понимаю я его нелюбви к морепродуктам. Из «даров моря» мне нравится почти все. Рядом с вокзалом была старомодная кафешка, и папа иногда водил меня туда в знак поощрения. Там подавалось все, что можно выловить в море. Жирные желтые мидии, посыпанные перцем, трубороги, которых надо было извлекать из раковин при помощи специальной вилочки, куски крупного угря, политые зеленым как травка соком, и, наконец, самое вкусное — устрицы, которые жались в своих раковинах и проскальзывали по пищеводу, как куски теплого солоноватого желе, оставляя песчинки на зубах.