И тут случилось ещё что-то из ряда вон выходящее – огненная девушка прошла по моей ладони и прикоснулась к оттопыренному большому пальцу своей крохотной ручкой. Меня словно продёрнуло электрическим разрядом! А бесёнок, между тем, солнечно улыбнулся, завился в огненную змейку-спираль и был таков. На сей раз, конфета исчезла вместе с ней, и это радовало. Но как объяснить всё остальное?
Я взглянул в зеркало, закреплённое на одной из стоек шатра. Из зеркального стекла на меня в ответ глянул двойник с глуповато-удивлённой физиономией. Нда-а… Жалок и нелеп отвергнутый влюблённый, даже если он король.
Стоп! Меня пока никто не отвергал. Даже разговора ни о чём не было, поскольку я сам всё похерил. (Вот дурацкое слово! Кто-нибудь знает, что оно означает?) Теперь сижу и мучаюсь, потому что, скорее всего я неправ. Но в чём я неправ?
То письмо могло предназначаться одной из горничных королевы. Бедняжки погибли от взрыва, все до единой, и теперь Её величеству прислуживают девушки-демиурги. Вроде бы у неё нет причин на них жаловаться. Но даже, если письмо адресовано самой королеве, то оно не обязательно должно быть от возлюбленного. Может быть оно от поклонника? От какого-нибудь безнадёжно и безответно влюблённого дестроера. Это также возможно, как и то, что письмо прислал счастливый фаворит-любовник. Значит, шансов у меня пятьдесят на пятьдесят! Это уже не так мало.
А ведь проще всего было расспросить королеву обо всём напрямую. Что плохого в таких вопросах? Смутил бы Её величество? Почему-то мне кажется, что нет. Ну, возможно, ради приличия королева потупила бы глазки. В гостях всё-таки. У себя дома она могла совсем никого не стесняться – власть её в пределах королевства дестроеров, абсолютна. Какие-либо законы, в том числе и те, которыми маются прочие граждане, вроде приличий и морали, её не касаются, и подданные это знают. Для государыни всё прилично, всё морально и всё законно. Это её дело, как вести себя публично и за закрытыми дверьми.
Бывало, монархи обоих полов вытворяли такое! Нет, я не думаю ничего подобного про Её величество. Дело в том, что у этой девушки безупречный вкус, а потому, какова бы ни была её личная жизнь, никто никогда не сможет упрекнуть королеву в вульгарности, даже если она не будет ничего скрывать.
Так что я мог бы задать свой вопрос без сомнений и получил бы на него прямой ответ. Ну, конечно, пришлось бы объяснить, по какой причине я интересуюсь личной жизнью своей гостьи. И объяснил бы! Признался бы в любви и всё тут. Даже если бы узнал, что у неё кто-то есть, то всё равно признаться в любви было бы можно и даже нужно. Пусть имеет в виду, пусть делает с этим что хочет! Что, я не имею права любить, независимо от того, что её люблю не я один? И даже если мне не собираются отвечать чувством на чувство, то и это не причина запретить себе любить ту, которая не выходит из головы, чей образ всегда перед глазами… И сказать об этом я имею полное право!
Да, это я сейчас такой храбрый. Что ж, не сказал, если имел такое право? Струсил?
Меня даже подбросило от такого предположения. Если бы его высказал кто-то другой… Лучше меня такими вещами не дразнить. Это потом я жалеть буду о несчастном безумце, потому что о нём только жалеть и останется. Сам же себе признаюсь – струсил. Спрятался за идею с этим конвертом, как распоследний мальчишка! А теперь уже поздно предпринимать что-либо.
Было действительно поздно, и я устал, как только может устать человек, устроивший себе день забот, едва встав на ноги после болезни. Если честно, то я себя загнал нарочно – от злости. Ну, надо же быть таким, а? А ведь ещё «Большой король» называется…
Совет с маршалами прошёл прескверно. Я был не в духе, спрашивал и отвечал резко, иногда говорил невпопад и часто задумывался, теряя нить общего разговора. В итоге я всех напугал и расстроил, но «Комитет общественного спасения» мы всё же учредили. Воспользовавшись правом повелевать и властвовать, я выбрал в него тех вояк, которые не ратовали за немедленное начало войны с дестроерами, а председателем поставил капитана Бальдеруса. (Надо будет обязательно повысить его в чине. Главное вспомнить об этом вовремя.)
Его назначение вызвало недовольные гримасы на лицах стариков, но мне было наплевать. Если уж кому и доверять такое ответственное дело, так это ему. В любом случае комитет начнёт действовать только после моей смерти. (Почему-то мысль о собственной смерти вызвала у меня какое-то наивное злорадство – "Вот помру, тогда-то вы покрутитесь-повертитесь без своего короля! Посмотрим, как у вас получится! То есть уже не посмотрим…" Тьфу, глупость!)