— Мальчик, ты воспитанный? — вдруг услышал я писклявый голосок.
Обернулся.
Передо мной стояла нарядная девчонка с синими глазами и водила носком туфли по асфальту.
— С чего ты это взяла? Я не воспитанный, я сын дворника, — поправил я её.
Воспитанный мальчик — это тот, который сто раз в день говорит «прости» или «извиняюсь», пьёт кипячёное молоко и в ванной моется. Что касается меня, то я не хочу быть воспитанным мальчиком. Думаю, лучше в реке плавать, чем в ванной лежать… И вообще не хочу быть воспитанным.
— Фу-ты! — фыркнула девчонка и повела плечами. — Мама мне все уши прожужжала, чтобы я водилась только с воспитанными детьми. А мне всё равно. Меня зовут Люцией. А тебя как?
— Меня — Мансуром, — ответил я.
— Мансурка?
— Не Мансурка, а Ман-сур. Мансур.
Перед Люцией тоже не удалось произнести речь: её мама, увидев дочку в моей компании, чуть не упала в обморок.
— Я же говорила… Не успела приехать, как уже завела знакомство. И с кем, спросите её? С каким-то босяком! Сколько раз говорила тебе…
Вот ведь женщина! Даже настроение мне испортила. До сих пор меня никто не считал босяком. Какой же я босяк? Спросите хоть кого — все подтвердят, что у меня есть ботинки. Только я не люблю их носить в такую жару.
Между тем приезжали легковые машины и грузовики. Во дворе стало тесно, как на базаре. Мужчины таскали на себе тяжёлые ящики и мешки. Гардероб поднимали двое, за пианино хватались и по шесть человек. Конечно, больше всех суетились женщины. По тому, как они недовольно ворчали, отдавали распоряжения, кричали на грузчиков или на своих мужей, можно было подумать, что им досталась самая тяжёлая работа.
Постепенно дом заселялся. Наиболее расторопные женщины были уже в квартире и, высунувшись из окон, вели беседы с соседками. Мне так и не удалось произнести доброго слова. Но самое обидное — не было мальчиков. «Неужели, — думал я, — к нам переедут одни девчонки? Тогда хоть со двора убегай!»
Я торчал возле каждой машины, стараясь ничего не упустить. Через час я уже знал, какие люди въезжали в наш дом. Были тут коренные уфимцы, семьи, эвакуированные во время войны из Ленинграда, люди, приехавшие из далёких деревень.
Наконец объявился мальчик. Такого мальчика я еще ни разу не встречал. Волосы рыжие, нос маленький, весь в веснушках — живого места нет, глаза чёрные, руки длинные. Тело мальчика так загорело на солнце, что его можно было без всякой ошибки назвать чернокожим. Забавный такой!
— Чего уставился? — спросил он хриплым голосом, разглядывая меня с ног до головы.
— Забавный ты, как я вижу, — ответил я, обрадованный тем, что у меня будет товарищ по игре.
— Это я, Ахмадей, забавный? А в ухо не хочешь? — неожиданно рассердился он.
— Нет, не хочу, — заторопился я с ответом. — За что в ухо?
— Просто так.
Ещё раз взглянув на его блестящие глаза и длинные руки, я поверил, что он может дать затрещину «просто так». Пожалуй, он был старше меня года на три, поэтому большой охоты связываться с ним у меня не было.
— Ты тоже новичок? — спросил он и, сжав краешки губ, присвистнул. Что бы он ни делал или ни говорил, всё было здорово и выглядело очень гордо.
— Я старый, — ответил я ему, всё же давая понять разницу между нами.
— Старый? — поразился он. — Отчего бы это?
— Я раньше всех тут живу.
— Брешешь! — отрезал он. — Я не признаю.
— Вот ещё!
— А в ухо не хочешь? Держись, Ахмадей! Правду сказать, не видал я до сих пор человека, который бы сам себя науськивал. Думаю: «Неспроста он это делает, не миновать мне затрещины». И кто знает, чем закончилось бы наше знакомство, если бы не появилась Фатыма. Она шла по двору, что-то напевая.
— Ты тоже здесь будешь жить? — спросил я Фатыму, не без радости отвернувшись от Ахмадея.
С Фатымой мы были давно знакомы: ещё до прошлого года вместе жили в заводском бараке, что на окраине города.
Она покосилась на Ахмадея, но с ним не поздоровалась.
«Так ему и надо», — подумал я.
— Папе дали квартиру в новом доме за хорошую работу, — объяснила Фатыма. — Раз моя мама больная, то нам дали квартиру на первом этаже и на солнечной стороне… Я уже знала, что ты здесь. Ой, заболталась!.. Папа, я сейчас! — крикнула она, увидев, что отец открыл борт машины.
— Можно вам помочь! — рванулся я за ней: хороший предлог улизнуть от кулаков Ахмадея!
— Не надо, — не поняла она меня. — У нас вещей немного, быстро разгрузимся.
Осталось покориться судьбе.
— Ха, ха, ха!.. — раздался над моим ухом басистый смех Ахмадея. — Как отбрила, видал? По-могаль-щик! Эх ты!