Позади всех пристроился Азат. Его съедало любопытство: чем же закончится сегодняшний день? «Неужели,- думал он,- Маринка и Данила решатся на отчаянный шаг?.. Может, они просто подшутили над ним? Или ещё раз, по заданию учителя, решили испытать его?»
Приезжим фашистам почему-то сразу не понравился пьяный Одноглазый, хотя тот выказывал большое усердие: открывал и закрывал машину и вытягивался по стойке «смирно».
- Я вижу пират. Убрать скоро! - скомандовал один из фашистов. Он неважно изъяснялся по-русски, но понять его всё-таки было можно.- Пират не может попасть объектив. Голову сниму. Так сказано будет - голову сниму?
- Так точно! - рявкнул начальник полиции.
Ничего другого не оставалось делать, как засадить своего подчинённого в участок. А это как нельзя лучше устраивало Азата.
Далее всё пошло как по-писаному. Приезжие фашисты и местное начальство двинулись на площадь, где уже собралась молчаливая толпа. Всё село, от мала до велика, было согнано по строжайшему приказу старосты.
Как только фотографы подготовились, вперёд выступил хромой староста, держа на вытянутых руках каравай. Староста и его дочь изображали народ, восторженно встречающий своих «освободителей».
Фашистский офицер, который принимал хлеб-соль, почему-то повернулся спиной к объективу фотоаппарата. «Может,- подумал Азат,- они не хотят показать лицо офицера?..»
Азат вертелся на виду у всех, как ему и было приказано. В толпе он отыскал Маринку и тихонечко шепнул:
- Одноглазого засадили в участок…
Она быстро кивнула, дав понять, что дело складывается как нельзя лучше.
Между тем на площади разыгрывался такой спектакль, какого Азат сроду не видывал.
- Голова идёт,- старательно подбирая слова, говорил фашист,- быстро шагает. Мадам идёт. Голова смеётся. Мадам смеётся. Все смеёмся.
Раз десять фашисты заставили повторить одну и ту же сценку.
Всё село с облегчением вздохнуло, когда немцы направились к машине. И в этот момент кто-то из фашистов заметил красный флаг, развевающийся над полицейским участком. Что тут началось!
Начальник полиции схватился за голову, а хромой староста принялся часто креститься. Лишь приезжие фашисты не растерялись. Дружно подняв подолы зелёных шинелей, они кинулись к полицейскому участку.
Азат устремился за ними. Сердце его неистово колотилось. «Только бы Данила успел удрать,- отчаянно молил Азат.- Если задержался - он погиб!»
Пока офицеры, разинув рты, уставились на развевающийся красный флаг, Азат обежал вокруг дома. Данилы нигде не было видно. «Вот молодец!, Удрал-таки!» - немного успокоился Азат.
Теперь он хотел увидеть Маринку. Куда же она запропастилась? Он нашёл её в толпе. Встретившись с нею глазами, мальчик сразу понял - следует молчать. Лицо её побледнело, но глаза оставались прежними, озорными.
В это время дверь участка распахнулась, и на пороге показался Одноглазый. Он, наверно, успел ещё немножко добавить.
Фашисты приказали Одноглазому сорвать красный флаг, хотя и отлично видели, что полицай еле-еле держится на ногах. Одноглазый попытался шагнуть, но тут же свалился с крыльца.
Старший фашист, рассвирепев, пнул его ногой.
Тогда, не мешкая, начальник холминской полиции сам полез на крышу и сорвал флаг. Им оказался самый обычный пионерский галстук.
- Ты грязный собака! - Толстый фашист схватил Одноглазого за шиворот.- Куда смотрел? Чей галстук?
Одноглазый бессмысленно кивал головой, подмигивал, гримасничал. С пьяного какой спрос?
Брезгливо отшвырнув Одноглазого, фашист резко повернулся к начальнику холминской полиции.
- Найти государственный преступник. Не позднее три дня донести комендатура…- рявкнул он, захлопывая дверцу машины.
ПРОВОДЫ В НЕВОЛЮ
В последующие дни полицаи были заняты поисками удальца, который вывесил красный флаг в тот злополучный день. Больше всех старался Одноглазый.
- Взрослый не полезет на крышу с пионерским галстуком,- рассуждал полицай.- Он взял бы большое полотнище.
По мнению Одноглазого, такую диверсию мог совершить лишь отчаянный храбрец, не понимающий, чем это ему грозит. Придя к такому предварительному заключению, старший полицай составил список десяти самых отъявленных сорванцов. В этом списке, конечно, оказались и дети учителя. Ведь всё село знало, какие они отчаянные.
Вооружившись списком, Одноглазый стал обходить одну хату за другой.
- Они у меня признаются, чей это галстук! Я найду зачинщика, от меня не уйдёшь,- похвалялся Одноглазый.
Но его затея провалилась. Он не смог найти хозяина галстука. И тогда полицаи решили наказать сразу всех отчаянных удальцов, кто попал в список. Получив согласие оккупационных властей, полицаи в полной тайне готовились отправить ребят в неволю, в Германию.
Об этой коварной затее полицаев Азат узнал лишь за несколько минут до облавы. Иначе он успел бы предупредить учителя.
В то утро всех обречённых на рабство подняли с постели и под конвоем согнали на площадь. Не застали лишь Данилу: он успел скрыться.
Среди тех, кто должен был сегодня навсегда уйти из родного села, была и Маринка. Но даже в такой трудный час она оставалась верной себе - ни одной слезинки не уронила. Не плакал и Коленька, спокойным был и учитель.
Маринка и Коленька прижались к отцу и о чём-то тихо перешёптывались. Со стороны посмотреть - самые обычные проводы. Но это лишь со стороны» А вглядишься - и становится страшно.
Глаза ребят, такие голубые, сейчас, в это утро, сделались иссиня-тёмными, почти чёрными…
Денщику положено крутиться возле полицаев. Но на него никто не обращал внимания. Пользуясь этой относительной свободой, Азат сбегал в каморку и принёс пять кусочков сахара, завёрнутых в газету,- весь свой неприкосновенный запас на случай побега! Сахар понадобился бы ему самому, но для Маринки ничего не жалко.
Часам к десяти утра невольников отогнали от родных. На площади под охраной полицаев оказалось ровным счётом девять человек.
В небольшом отдалении от ребят, возле лавки, выстроилось всё село. Грозное и молчаливое.
И вдруг из толпы раздался пронзительный крик.
- Супостаты! Ироды! - проклинала полицаев горбатая бабка.
- Тише, мамаша! - пытался унять её Верзила.
- Цыц, старая! - прикрикнул Одноглазый.
Горбатая бабка не унималась. Она повалилась лицом вниз и стала биться, исступлённо клеймя полицаев. Отчаявшейся бабке, наверно, было всё равно - что жить, что нет, потому что угоняли её единственную внучку Дусеньку.
- Уймись, старая, слезами горю не поможешь,- сурово сказал учитель и с ненавистью взглянул на полицаев.- Будет и на нашей улице праздник!
Старший полицай так и перекосился от злобы, а Верзила сделал вид, что ничего не слышал.
Бабку будто током ударило: она вздрогнула, вскочила на ноги, словно молодая, и вытерла слёзы.
Маринка и в этот трудный час осталась атаманшей. Сорвав с головы пуховый платок, она укутала им Дусеньку.
Учитель не удержал свою дочь ни словом, ни жестом. Он лишь кивнул головой, безмолвно одобряя её благородный порыв, хотя прекрасно понимал, что Маринке самой теперь нелегко будет в пути… Ведь пронизывающий ветер не щадит никого - ни гордого, ни красивого!
Азат набрался мужества и подошёл к Маринке.
- На, возьми,- сказал он.- Хватит тебе хоть на первый случай,- добавил он, отдавая пять кусочков сахара, весь свой НЗ.
- Спасибо.
- Если встретишь мою маму,- её арестовали гестаповцы,- расскажи ей обо мне.
- Где же я её встречу?
Он неопределённо махнул рукой на запад:
- Она, должно быть, тоже где-то там…
- Прощай,- сказала Маринка и даже попыталась ему улыбнуться.