Но это было потом, то есть позднее. Мы спаслись, не задохнулись потому, что сообразили: если дым не стоит на месте, значит есть тяга и выход ему. И полезли в том же направлении, куда тяга. И мы попали в котельную.
Она была совершенно завалена снаружи взорванным камнем. Ни войти, ни выйти. Топки тоже разрушены. Но вытяжная труба на месте. Это мы видели еще на воле. Труба в Корюковке знаменитая - выше пятидесяти метров. Тяга жуткая. Не верите - чуть шапку мою не утянуло. Потому-то в котельной можно было в уголке сидеть спокойно. Весь дым уходит.
У основания труба частично разрушена, дым уходит в пролом.
Тут, в уголке котельной, мы даже спали. Не от беспечности, а от большого утомления. Дым тоже подействовал. Потом холод нас разбудил. И тогда уже дыма не стало.
Головная боль, как с перепою, и даже тошнит.
Я говорю:
- Это хорошо. Иначе мы бы сильнее чувствовали голод.
Иван говорит:
- Я бы все равно умял картошечки котелка два.
И мы опять сильно поспорили.
Я говорю:
- Тебе каждый доктор скажет, что после угара надо воздерживаться и не есть.
Иван говорит:
- Мой организм может принять еду в любое время. Даже перед казнью.
Но все-таки надо как-то кончать это приключение. Буханова нет. Он, может быть, попался. Он, когда уходил, сказал, что Барановский ему доверяет. Но ведь могли спросить, что вы тут делаете в развалинах и почему партизаны бежали через ваш двор? Были, конечно, и у нас с Иваном тяжелые мысли, не только споры.
Между прочим, тут, в котельной, из разных щелей пробивался свет. И когда посмотришь в пролом в трубе, наверху мелькает белое пятно. А тяга по-прежнему со свистом.
Иван говорит:
- Знаешь, Петро, у тебя вся физиономия темная. Ты, наверное, порезал не только руки. Может быть, заражение. Вытри бинтом.
Он достал бинт из тех, которые мы купили в аптеке, оторвал кусок и без разрешения с моей стороны трет мне лицо.
Я говорю:
- Очень благодарен. Только думаю, что это кровь с рук, - вырвал у него бинт и бросил.
Этот кусок бинта сразу подхватило тягой и затащило в трубу. Он мигом исчез, улетел в небо.
Иван говорит:
- Вот если бы нам так улететь и прямо в лес.
Я говорю:
- Постой, у меня появилась идея, - и давай расстегиваться.
Он смеется, думает, что я продолжаю шутку насчет того, чтобы улететь через трубу. А у меня появилась настоящая идея. Я расстегнулся, чтобы достать из-под рубашки листовки.
И что вы думаете? Беру пачку листовок, кидаю. Иван смотрит. Листовки закрутило и потащило вверх. Иван понял и тоже расстегнулся.
Мы бросали понемногу. Штук по тридцать. Ясно, что листовки вылетели наружу и с такой высоты разбросались по всей Корюковке.
Мы с Иваном так хохотали и радовались, что даже голова болеть перестала. Иван про еду забыл.
Буханов нас застал за этим занятием. Мы так увлеклись, что не слышали его шагов. Он, правда, в валенках.
Буханов хохочет и говорит:
- Там совсем с ума сошли. Говорят, что партизаны летают над Корюковкой Полицаи попрятались. Ждут бомбежки. Вы здорово придумали.
Потом закурили. У Буханова не зажигалка, а кресало и фитиль. На ветру это самое лучшее.
Иван говорит:
- Я вполне счастлив, товарищи.
Мы с Бухановым над ним смеемся. Действительно счастье. Как теперь выбраться? Попадем в руки немцев, они из нас будут окрошку рубить.
Буханов становится серьезным и говорит:
- Я сам теперь должен вылезать обязательно другим путем. Меня заподозрили. Наверное, стерегут. Я тоже полезу с вами. Но это очень отвратительный выход. Причем надо будет ждать ночи.
Когда он сказал, как он предполагает вылезть, каким ходом, у нас с Иваном испортилось настроение.
Я говорю:
- Это невозможно. Партизаны будут насмехаться над нами.
Буханов говорит:
- Ничего не будет. Я ручаюсь. Там все замерзло.
Иван говорит:
- Вы как хотите. Я предпочитаю прорываться с боем, но в дерьмо не полезу.
Буханов говорит:
- Это глупо. Канализация не работает уже несколько месяцев. Вы ребята молодые, вам жить и жить. Вам надо еще столько немцев уничтожить. Это предрассудки. А как слесари, которые ремонтируют? Нет, бросьте дурака валять!
Мы все-таки проверили другие выходы и убедились, что там сторожат.
Буханов говорит:
- Это меня, гады, дежурят. О вас уже сложилось убеждение, что вы задохнулись в дыму.
Иван взял в руку гранату и решительно двинулся к краю трубы. Но Буханов вцепился в него и потащил обратно. Так разозлился, что хотел Ивану морду набить.
- Ты, - говорит, - молокосос. Ты должен меня слушать: я отец семейства и опытный человек. Я буду командовать!
Взял Ивана в оборот, и, смотрю, Иван поддался. Тогда я тоже решил, что лучше послушаться Буханова.
Эта канализационная труба хотя и довольно сухая, но ползти было нехорошо. Все-таки аромат. Мы ползли, наверное, час. Выползли в болото. Там еще хуже, чем в трубе. Хоть и мороз, но корочка проваливается. Хорошо еще, что мы были в сапогах.
Но когда мы вошли в лес, такая охватила радость. Не потому только, что спаслись. Нет, главное - провели этих гадов.
Мы обтерлись снегом и пошли в лагерь, а Буханов домой - в Корюковку".
Вот и весь рассказ Пети Романова. Через несколько дней после этого приключения он снова пошел с листовками в Корюковку. Он хотел их разбросать тем же способом. И был очень огорчен, когда узнал, что немцы завалили все входы в тоннели и трубы завода.
*
Радионовостями у нас ведал Евсей Григорьевич Баскин Каждое утро на перекличке, перед строем, он читал сводку Совинформбюро. Потом пересказывал последние известия и содержание важнейших статей. Баскин был у нас популярен не меньше радиодиктора Левитана.
Когда он ловил в эфире хорошие новости, сообщения о победах Красной Армии, то прежде всего бежал к нам в штаб. И мы сами шли по землянкам: уж очень приятно поразить и обрадовать товарища хорошей новостью. Мне потом рассказывали, что в советском тылу, узнав об освобождении большого населенного пункта, люди выбегали на улицу поделиться с прохожими.
У нас не было прохожих. Но и в лесу каждый хотел первым передать другому хорошую новость. Увидишь - какой-нибудь боец в глубине леса обтесывает бревно, обязательно окликнешь:
- Эй, товарищ, слышал новость?
Помню 13 декабря. Вьюга, мороз градусов двадцать. Днем узнали, что каратели уничтожили Рейментаровку и заняли Савенки. Настроение у людей неважное.
Во втором часу ночи вбегает Баскин.
- Алексей Федорович, Николай Никитич, товарищ Яременко! В последний час!! Под Москвой разгромлено несколько немецких дивизий. Фрицы драпают полным ходом.
Что тут, было! Мы, конечно, перебудили весь лагерь. Подняли пистолетными выстрелами, как по тревоге. Люди обнимались, кидали вверх шапки. Капранов выдал сверх обычной нормы по стопке и даже не ворчал. Разошлись только часа через два.
По какой уж там сон! Разговоры, мечты. По всему видать, инициативу взяла в свои руки Красная Армия - началось большое наступление. Не помню уже, кто первым предложил. Вероятно, коллективная была идея. Создали несколько групп, человек по пятнадцать, и тут же, ночью, отправили в ближайшие села.
Я тоже поехал во главе одной группы. Ворвались верхами в село Хоромное. Разбудили народ.
Минут через пятнадцать к костру, который мы разложили у здания бывшего сельсовета, сбежались крестьяне. Получилось что-то вроде митинга. Я сделал сообщение. Потом посыпались вопросы. В селе немцев не было, несколько недавно завербованных полицаев попрятались. Но кто-то из них сумел пробраться в соседний хутор, где стояла рота мадьяр. Когда явились мадьяры, нас и след простыл.
В лагере уже собрались почти все группы. Обменивались впечатлениями. У всех восторженное настроение. Информационный налет оказался очень эффективным мероприятием. Крестьяне всюду благодарили, просили почаще приезжать и, если хорошие вести, будить когда угодно.
Не обошлось, конечно, без приключений. В селе Чуровичи, куда заскочила группа во главе с Дружининым, сперва все шло хорошо. Люди поздравляли друг друга. Кто-то даже заиграл на гармошке, и группа запела: "Страна моя, Москва моя - ты самая любимая!" И вдруг раздался выстрел. Все насторожились. Партизаны залегли, чтобы принять бой, местные девчата убежали в огороды. Минуты три спустя в той стороне, где стреляли, заголосила баба. Прибежали оттуда ребята, хохочут: