– Как в воду полковник смотрел. – Дед развел руками. – Мудрый был змей – Савицкий… Вот они тебе и есть, – причины!
– Между прочим, – добавила я, – Савицкий открыть Дворец отказался, «выкручивание рук» продолжалось еще больше месяца. Но и тогда настоял на своем: подписал с оговорками.
– Не сделай он этого, с пожарной охраны сняли бы три шкуры, – сказал Вася. – Искать бы никого не надо было: бей пожарных! Савицкий, Оля, ответил сразу на два твоих вопроса: и кто виноват? и почему пожар распространился так быстро. Да из его ответа только слепой, как крот, и глухой, как пень, не поймет, что Дворец был крайне пожароопасным – настоящая пороховая бочка! Теперь я еще больше удивляюсь, что мы его все-таки потушили. Ну а что касается полотера и уборщиц – не они, так другие: была бы для огня пища, искра всегда найдется.
– Ну, это уже фатализм, – возразила я. – Ты еще скажешь, что Дворец с первого дня был обречен на пожар.
– Нет, не скажу, – подумав, ответил Вася. – Точнее будет другая формула: в случае пожара Дворец был обречен на чрезвычайно быстрое распространение дыма и огня. Ибо из всех недостатков, о которых писал Савицкий, устранили только один; вывесили в помещениях планы эвакуации. Но раз остальные недостатки устранены не были, пожар развивался стремительно, и посему цена этим планам была ломаный грош.
– Подходим к самому главному, – сказала я. – Конкретно: почему, почему огонь распространился так быстро?
– Вопрос поставлен неточно. – Вася взял лист бумаги и начал набрасывать план Дворца. – Слишком быстро, Оля, распространялся не огонь, а дым. Так, в высотную часть огонь проник минут через семь-восемь после дыма; для высотки долгое время главным врагом был именно дым, настолько ядовитый из-за продуктов сгорания синтетики, что без противогазов находиться в нем было невозможно. Я бы предложил такую схему…
– В основном корпусе дым был не слаще, – проворчал Дед. – Ты Лелю не критикуй, точно или неточно она спросила, а человеческим языком объясни, почему Дворец заполыхал. Они, Леля, в Высшей школе все формулы наизусть вызубрили, теоретики! Таких схем тебе нарисуют, что любое ясное дело вусмерть запутают. Я бы тебе, дочка, так посоветовал: как увидишь, что Васька схему рисует или формулу пишет, выливай ему за шиворот стакан воды.
Я вдруг вспомнила Вету Юрочкину – диспетчера Центрального диспетчерского пункта Дворца. Милая, удивительно скромная девушка, многие еще вышучивали ее фамилию – потому, что женихом ее был Юрий Кожухов, сын полковника. Вету тоже называли в числе виновных – у кого-то хватило совести… Я хотела спросить у ребят, не помнят ли они, кто именно, но не успела – увидела как наяву его лицо: директор Дворца. Он многих тогда обвинил, пытаясь увеличить число причастных…
– К делу,– предложила я. – Кто берется сформулировать: почему пожар распространился так быстро? Только о виновных – потом.
– Проект описания пожара поручили готовить нам троим, – сказал Слава.
– Знай мы тогда об ответе Савицкого… А почему о нем не было ни слова на суде?
– Савицкий в то время тяжело болел, а Агееву вряд ли хотелось извлекать этот документ, – предположил Вася. – Ладно, попробуем сформулировать, не кипятись, Дед, без формул. Итак, пожар начался на пятом этаже – установлено Гулиным на основании показаний вахтера Петрова и подтверждено очевидцами. По лаку и коврам на полах, по синтетическим обоям на стенах и подвесным декоративным потолкам из синтетики же, скрывающим коммуникации, огонь помчался по коридору с линейной скоростью 4-8 метров в минуту. Через две – две с половиной минуты пламя достигло лифтового холла на пятом этаже и начало распространяться вверх и в правое крыло здания. Легко подсчитать, что пламени нужны были считанные минуты, чтобы через лифты и лестничные марши попасть на очередной этаж. Практически через пятнадцать минут после загорания на пятом этаже Дворец пылал.
– Ты забыл, что Савицкий указал еще на одну сверхважную штуку, – добавил Дима. – Во многих местах не были заделаны неплотности в стенах и перекрытиях, мы, Ольга, обычно говорим – пустоты. Пожалел штукатур раствора или план гнал, а маляр заклеил обоями – и никакая комиссия не увидит. Пожар был нужен, чтобы эти волчьи ямы обнаружить! Именно по этим пустотам огонь так быстро и проскакивал из комнаты в комнату, с этажа на этаж.
– И еще система дымоудаления, – напомнил Слава. – Ни Савицкому, ни потом Кожухову не удалось добиться того, чтобы ее наконец смонтировали. А главным-то врагом оказался дым…
– Вася, конечно, прав, – сказал Дима. – Дворец был обречен на чрезвычайно быстрое распространение пожара. Американцы считают, что у пожара три причины: мужчины, женщины и дети. Я бы добавил четвертую, обобщающую: человеческая глупость. К сожалению, за глупосгь у нас не судят.
Дед махнул рукой.
– Нам виновных искать – последнее дело. Вот ты, Слава, негодовал, что директору и главному инженеру срок дали условно, а что бы изменилось, если б их посадили? Остальным урок? Так такие уроки быстро забываются. Вот сказал бы Савицкий: «Не подпишу, пока все не сделаете!» – и пожара бы не было, а если б и возник, то за полчаса его свободно бы задавили. Но когда на тебя давят со страшной силой – не хочешь, а подпишешь. Откажешься – другого, более сговорчивого, поставят.
– Посеешь ветер, пожнешь бурю, – сказал Вася. – На редкость скверно сложилась на пожаре судьба подписавших то самое письмо. Зубов погиб, Новик так дыма наглотался, что до сих пор кашляет, Микулин чуть не целый год во Дворец войти боялся, Капустин ферзя с ладьей стал путать… Кто еще там был, не помню? А вот ты, Дед, всепрощенец: я бы виновных наказывал на полною катушку! Здесь капитан Нилин прав, не зря Кожухов как-то назвал его вдумчивым и серьезным офицером. Мы с капитаном Нилиным наказали бы их в таком порядке: авторы проекта, строители, потом дирекция Дворца, потом… словом, всех тех, кто отделался легким испугом… – Вася заулыбался. – Знаете, что я вдруг вспомнил? Когда мы пробивались на крышу, Леша все время чего-то лопотал в маску. Выбрались наверх, спрашинаю: «Чего ты бубнил?» А он снимает маску и так мечтательно говорит: «Эх, останемся живыми – посидим в пивбаре, а?»
– Намек понят, товарищ майор! – подхватил Слава. – Бросаем жребий, кому сгонять за пивом!
И вопросительно взглянул на меня.
Я милостиво кивнула.
Когда заходит разговор о Большом Пожаре, мне очень трудно бывает отрешиться от всего, что случилось со мной; спасибо хирургам, шрамы от ожогов почти не видны, но шрам на сердце остался – болезненный и навсегда. Однако я все-таки жива и, в общем, здорова – об этом, как говорит Дима, «чуде» речь еще впереди.
Я сижу эа столом в гостиной, раскладываю записи, а мужчины весело пьют пиво на кухне. Я потому и пошла на антракт с пивом, что опасаюсь их бунта. Когда в руках кипит дело, я люблю работать, и моя «потогонная система» сильно их измучила. Все свободное время они добывают для меня материалы и подвергаются моим допросам. Дима и Слава приходят домой только ночевать, их жены дуются, мне то и дело приходится прибегать к закулисной дипломатии, чтобы восстановить семейное спокойствие и мир. Мои старые и верные друзья… они всегда были со мной тактичны, никогда не кололи глаза Хоревым – вот и сейчас Вася, говоря о судьбах подписавших письмо, не упомянул моего бывшего мужа; я бы даже сказала, что всех их очень люблю, если бы в этом не стали искать двусмысленности.
У меня просто из головы не выходит: кто виноват? Может, мудрый Дед, как всегда, прав, и не стоит тратить на это силы и время? Слишком велик круг виновных – настолько, что на каждом оказывается трудноуловимая доля вины. Даже Вета Юрочкина, Веточка, как ее называли, попала в этот круг – не всех обзвонила.
Судьба! Вета не должна была погибнуть – по своей охоте вызвалась дежурить за подругу, которая гуляла на чьих-то именинах. Я хорошо ее помню: худенькая, сероглазая, серьезная – диспетчер Вета Юрочкина. Она училась заочно в пединституте и очень, строго обходилась с молодыми людьми, по поводу и без повода забегавшими в диспетчерскую: ведь она любила и была любима! Полковник Кожухов шутил, что скоро на семейном древе появится новая Веточка…