В субботу 23 февраля 1957 года мы пересекли 115-й меридиан, пройдя, таким образом, как раз половину пути. На первую половину путешествия, считая с момента выхода из Папеэте 8 ноября 1956 года, ушло ровно три с половиной месяца. Это было намного больше, чем рассчитывал Эрик, но, с другой стороны, все говорило за то, что оставшийся путь мы должны пройти за более короткий срок. Две последние недели мы шли со скоростью примерно 50 миль в сутки. В связи с приближением зимы ветры должны были еще усилиться. Мы решили отметить это событие великолепным воскресным обедом, но тут подул такой сильный ветер, что в ближайшие сутки мы только успевали следить за парусами и управлением плота. Мы отнеслись к этому довольно спокойно, тем более что после замера высоты солнца убедились, что за последние 24 часа прошли целых 70 миль. Но вскоре плот стал зловеще трещать по всем швам, и мачты, несмотря на сильно зарифленные паруса, звенели, словно туго натянутые струны пианино. Еще большую тревогу вызывал странный грохот под палубой каюты. Вдруг на наших глазах из-под кормы выскочил бамбуковый ствол и поплыл в кильватере. Но что можно было сделать в тот момент в бушующем море?
Только на следующий день ветер внезапно улегся и настал полный штиль. Мы немедленно попрыгали в море и тщательно обследовали подводную часть плота. К нашему утешению, выяснилось, что утеряно было всего лишь несколько бамбуковых стволов из тех, которыми мы заполнили пустое пространство под палубой каюты, когда возвращались на Таити. Все остальные бамбуковые стволы оказались неповрежденными. Мы закрепили болтавшиеся стволы, вскарабкались на борт и сели в ожидании ветра. Вскоре огромные, тяжело перекатывающиеся волны стали ершиться, а затем подул крепкий, ненужный нам восточный ветер. Скорость его достигала 20 метров в секунду. Мы попробовали плыть навстречу ветру, но скоро убедились, что нас только быстрее сносит на запад. Поэтому мы сняли паруса и бросили импровизированный плавучий якорь из бревна и парусины. Это отчасти помогло.
Встречный ветер продолжал дуть целых две недели. По карте, висевшей на стене каюты, можно было видеть, как нас ежедневно относило назад на 20, 30, 40 миль. Во мне часто поднимался глухой гнев, такой же, как в юношеские годы, когда я, проиграв партию в шахматы, вынужден был снова расставлять фигуры и начинать новую. Но здесь ничего нельзя было изменить - это ведь не шахматы, когда можно перевернуть доску или предложить другую игру. Каждый день из-под палубы уплывали один или два бамбуковых ствола. Правда, теперь это не имело особого значения - наши съестные запасы значительно сократились и плавучесть плота сохранялась за счет уменьшения его веса, но смотреть, как стволы плыли вперед, а нас относило к Таити, было настоящей пыткой.
8 марта восточно-юго-восточный ветер сменился на северо-северо-восточный. Мы снова подняли паруса в надежде спуститься еще южнее. 11 марта мы завершили круг и миновали тот самый пункт, где находились еще 23 февраля, 17 дней назад. Итак, мы снова были на полпути. На следующий день установился полный штиль. Мы с опаской думали: какой же сюрприз нам уготован судьбой на этот раз? И только с наступлением сумерек подул легкий ветерок. Мы нетерпеливо, зажигая спичку за спичкой, толпились вокруг компаса на корме. Без всякого сомнения это был попутный ветер, и, пока мы стояли вокруг компаса и перекидывались шутками, ветер быстро наращивал силу. Всю неделю дул он ровно и сильно в одном и том же направлении. Постепенно мы начали убеждаться в том, что нашим неприятностям наступил конец.
21 марта западный ветер совершенно неожиданно сменился на юго-восточный. Мы пытались было идти ему навстречу, но не смогли. Плот несло на север. С каждым днем наш путь все больше и больше походил на тот огромный круг, который мы проделали месяц назад. Почти одновременно с этим мы сделали еще одно тревожное открытие: оторвался один из 10-сантиметровых бамбуковых стволов, составлявших остов плота. Через некоторое время отвязался еще один, но на этот раз его удалось схватить прежде, чем он уплыл. Мы с любопытством осмотрели его. Он кишел большими белыми корабельными червями-шашнями. На пробу отломили кусочек и бросили его в море, он сразу же утонул. Вероятно, большая часть бамбуковых стволов была еще в сравнительно хорошем состоянии, иначе мы давно уже покоились бы на дне морском. Но надолго ли сохранят они свою плавучесть?
Мы напрасно размышляли над этим вопросом, ответ на него можно было получить только лишь разобрав плот, что, разумеется, немыслимо, а непрекращающийся юго-восточный ветер медленно относил нас к острову Пасхи. Эрик выдвинул весьма убедительную в нашем тогдашнем положении теорию, что этот загадочный остров был первоначально открыт и заселен полинезийскими мореходами, которых во время одного из их плаваний в Южную Америку так же, как и нас, относило в сторону. Я подумал о том, что хорошо было бы последовать их примеру и поискать убежища на острове Пасхи. Ближайшими за ним были остров Питкерн на западе и остров Хуан-Фернандес на востоке, но до них оставалось более 1000 миль. Нашим единственным спасательным средством могла служить резиновая лодка, которую едва ли удалось бы надуть - столько в ней оказалось дыр, но она была настолько мала, что все мы в ней, конечно, не поместились бы. Бесполезным оказался и радиопередатчик, в случае кораблекрушения мы вряд ли встретили бы поблизости какое-либо судно в этих пустынных водах. Вернее сказать, просто не встретили бы. Таким образом, если плот пойдет ко дну, спастись мы можем только на острове Пасхи.
Но мы так и не приблизились к этому острову больше чем на 300 миль. 3 апреля снова подул попутный ветер. Нам ничего не оставалось, как продолжать курс на Вальпараисо. Еще до начала путешествия Эрик предполагал сразу же спуститься до 40° южной широты, где круглый год дуют западные ветры. Но, достигнув 33° южной широты, мы свернули на восток, потому что уже здесь встретили благоприятный попутный ветер. Можно, конечно, спорить, насколько это было правильным решением. Возможно, нам удалось бы избежать дрейфа назад и продвижение вперед шло бы быстрее, если бы Эрик не изменил своего первоначального решения. Но в течение трех с половиной месяцев все шло хорошо, поэтому все протесты против решения Эрика постепенно прекратились. После того как мы потеряли более пяти недель на бессмысленное плавание по замкнутому кругу, у всех появилось сильное желание спуститься к южным широтам. Но вместе с тем мы понимали, что это было равносильно самоубийству. Ведь наш плот находился в плачевном состоянии. Поэтому мы продолжали путь прямо на запад, утешая себя тем, что после всего перенесенного, по теории вероятности, нам долгое время должны благоприятствовать попутные ветры.
Казалось, наша вера в теорию вероятности оправдывалась. Свежий попутный ветер не только не переставал дуть, но в течение нескольких последующих недель постепенно нарастал. Время от времени мы видели, как обломки разъеденного червями бамбука выскакивали из-под кормы и кружились в водовороте кильватера, но, несмотря на это, плот почти не погружался. В конце концов нас совершенно перестала беспокоить подрывная работа шашней. Зато самую серьезную тревогу в течение всего апреля вызывали иссякающие запасы воды и провизии. Трудно было представить, чтобы их хватило до Вальпараисо, как бы мы их ни подсчитывали и ни распределяли. А туда в лучшем случае можно было добраться лишь в середине июня. Хуже всего дело обстояло с питьевой водой. В первые месяцы нашего плавания дожди шли настолько часто, что казалось, в случае необходимости мы всегда сможем пополнить запас воды. Но в апреле не выпало ни одного капли дождя. Одновременно, по странному стечению обстоятельств, исчезла вся рыба, постоянно сновавшая до этого вокруг плота. Мы не могли рассчитывать даже на рыбью кровь, когда выпьем последние капли воды.