Хотя я и победил на этот раз, но кошки скребли у меня на душе. Я предчувствовал, что это не надолго. У меня стало еще тяжелее на душе, когда Жан и Ганс, в более или менее сдержанных выражениях, дали мне понять, что они согласны с Хуанито и нам следовало бы поровну поделить между собой весь провиант и воду. Вечером, когда все успокоились, я еще раз попытался втолковать им, что нам, возможно, придется находиться в плавании еще месяц с лишним и поэтому строгое распределение припасов крайне необходимо. Я постарался убедить их, что нам не миновать катастрофы, если каждый возьмет сейчас свою долю. Ведь тот, кто первый съест свои запасы, конечно, не будет умирать с голоду на виду у более разумных и бережливых товарищей. Самые убедительные доказательства я оставил напоследок. При всех обстоятельствах большую часть провианта поделить просто невозможно. Нельзя открыть банки с консервами, так как они испортятся, кроме того, у нас нет столько газа, чтобы каждый мог готовить себе, когда захочет. Все трое вынуждены были признать справедливость этих доводов. Но они не упустили случая напомнить, что часть наших припасов, например 12 банок сгущенного молока и семь пакетов изюма, можно было бы поделить между всеми поровну. Ясно, что причиной их вздорного требования, как и месяц назад во время первой ссоры из-за пайка, было стремление досадить Эрику за все наши несчастья. Ведь он был единственным членом экипажа, который пользовался некоторыми, хотя и очень скромными, привилегиями.
Эрик порекомендовал мне простой и весьма соблазнительный способ поддерживать дисциплину на плоту. Задать всем строптивым членам экипажа хорошую взбучку, а если это не поможет, просто выбросить их за борт. Но я боялся, что в первую очередь за бортом окажемся мы с Эриком, только это и удерживало меня oт применения старых, испытанных методов.
Я пытался найти другой способ решения возникшего вопроса, но мне надо было спокойно все продумать на вечерней вахте у руля. Очень скоро я пришел к выводу, что мое положение безвыходное. Против меня сговорились трое товарищей. Капитан любого судна имел в своем распоряжении, на случай угрозы мятежа, такое превосходное оружие, как корабельный устав. Он мог огласить его положения и тем самым предупредить мятежников, что они будут наказаны, как только судно прибудет к месту назначения. Но в наших обстоятельствах подобная угроза просто ничего не значила, ведь никаких уставов у нас не было, а местом назначения для нас могло быть, по-моему, дно морское. Я думал до тех пор, пока не разболелась голова, и был вынужден признать, что единственный способ избежать открытого мятежа - это как можно скорее разделить сгущенное молоко и изюм.
Откровенно говоря, я жалел об этой новой уступке не столько из-за Эрика, сколько из-за потери дисциплины. Эрик ел теперь так мало, что его и моей доли сгущенного молока и изюма ему вполне хватило бы до самого конца, который, каков бы он ни был, уже приближался. Но зато большим облегчением будет для Эрика прекращение скандалов по поводу дележа припасов.
На следующее утро, 19 августа, я сообщил товарищам о решении уступить их просьбе и дал им по две банки сгущенного молока и по полтора пакета изюма каждому. Лишние две банки сгущенного молока я у всех на виду сунул в ящик Эрика, что, к счастью, не вызвало никаких возражений. Однако эта уступка не рассеяла гнетущей обстановки. Через некоторое время я спустился в воду, чтобы подтянуть ослабшие крепления, но ни Жан, ни Ганс, ни Хуанито даже не подали мне руки. Они тупо смотрели в пространство и не двигались.
Больше всего меня беспокоил Жан, такой прежде надежный и всегда готовый помочь. Теперь он был то в состоянии полной апатии, то по-идиотски уверен, что мы скоро попадем в Пенрин. Особое безволие и расслабленность Жан проявлял во время вахты у руля. Плот у него все время рыскал. Нас то и дело обдавало водой. Я терпел загадочное поведение Жана в течение суток, но наконец на утренней вахте 20 августа разозлился и основательно выругал его. Результат оказался самым неожиданным. Жан спокойно выслушал мои излияния, а затем иронически произнес:
- Очевидно, мед в ящике на левом борту тянет кормовое весло не в ту сторону.
Я был настолько возмущен, что чуть было не налетел на него с кулаками, но в последнюю минуту сдержался. В голову лезли самые невероятные и глупые мысли, но вскоре я понял, что прежде всего надо была пенять на самого себя. Я уже давно встал на опасный путь уступок. Это была большая глупость, а теперь приходилось идти по нему до конца. Но сколько я ни твердил себе, что во избежание подобных сцен следует разделить также и оставшийся мед, все же долго не мог заставить себя это сделать. Лишь на следующий день я открыл сундук с продуктами и выдал Жану, Гансу и Хуанито по банке меда, затем поспешил разделить пакет с шоколадом и с грохотом захлопнул крышку сундука.
Вся эта неприятная история произошла утром 21 августа, а через несколько часов мы пересекли меридиан Пенрина в 40 милях от острова. Жан, глубоко веривший до самого последнего момента, что мы спасемся на этом острове, совершенно упал духом. Я слышал, как он время от времени бормотал про себя, что мы странствуем, подобно Вечному Жиду. Лучше бы он кричал и ругался. Но он страдал молчаливо. Это было невыносимо и для нас, и для него самого. Я стал уговаривать его попытать счастья в рыбной ловле. Я хотел, чтобы он отвлекся от своих переживаний и пополнил наш стол. После многократных и долгих вздохов он взял ружье и с видом мученика опустился в воду.
Мои надежды оправдались почти тут же - в первый раз за долгое время явилась золотая макрель и добровольно предложила себя в качестве мишени. Жан не был в своей прежней спортивной форме, но он оживился и со второго же раза загарпунил рыбу. Однако он так долго возился с ней, что золотую макрель успела схватить маленькая акула. С быстротой молнии Жан перезарядил ружье, и стрела глубоко вонзилась в бок акулы. Это был весьма необдуманный поступок. У Жана оставалась всего лишь одна стрела в запасе, а шансов на то, что акула не оборвет тонкой вершки и не исчезнет вместе со стрелой, было мало - один из десяти. Затаив дыхание, следили мы, как Жан вылавливал новую добычу. Но и стрела и веревка выдержали- акула билась на палубе. Я с облегчением вздохнул. Это была не наша верная спутница, сопровождавшая нас несколько месяцев. Мясо акулы неважное лакомство, но теперь мы были не особенно разборчивы в еде. Добычу Жана быстро разрезали на куски. Все, что мы не смогли съесть, заботливо высушили на солнце и оставили прозапас.
Охота за акулой и сушка мяса немного нас отвлекли, но скоро настроение снова стало подавленным. Жара не только нас изнуряла, она вынуждала нас добавлять к мизерным порциям пресной воды все больше и больше морской. Нам теперь казалось, что единственная возможность спастись - как можно быстрее достигнуть островов Самоа. Вот почему мы чуть не обезумели, когда заметили, как восточное направление ветра постепенно меняется на юго-восточное и наш курс становится почти западным, несмотря на все усилия развернуть плот в нужную сторону. Все чаще и тревожнее смотрел я на карту: мы находились всего лишь на 9° южной широты, в то время как острова Самоа вытягивались широкой дугой между тринадцатой и шестнадцатой параллелью. Если юго-восточный ветер удержится, вряд ли мы сможем вовремя взять на них курс. Чем больше мы отклонялись, тем сильнее Жан и Ганс сомневались в моих способностях кораблевождения. Помимо всех остальных терзаний, я еще должен был ежедневно и ежечасно разъяснять им, почему наши действительные координаты не совпадают с теми, которые были вычислены бог знает каким способом ими самими.
Ровно через неделю после первого учета провизии я снова стал подсчитывать наши запасы; как я и предполагал, мы уже съели третью часть риса и выпили почти половину воды. Вряд ли мы достигнем берега или нас спасет какое-нибудь судно прежде, чем мы успеем умереть от голода или от жажды. Безумная печаль и усталость завладели мной. Какой смысл растягивать наши мучения? К чему вся моя бодрость? На что возлагать надежды? На плоту никто мне не верил. И в тот момент, когда на душе у меня было особенно тяжело, я услышал бормотание Эрика и машинально подвинулся ближе к его ящику. Он очень постарел за последнее время, высокая температура не спадала, и он и он часто бредил во время своего долгого, похожего на забытье сна. Он, видимо, не подозревал, что я слышу его. Он несколько раз подряд с отчаянием повторил одну и ту же мольбу: