Мы согласились с ним.
Приблизительно через неделю после необычно короткого визита Эрика приехали Жан и его друг Ганс Фишер, (которого Эрик незадолго до этого принял в состав экспедиции) с целым грузовиком оборудования по метеорологии и для исследований вод океана. Ганс Фишер ничуть не напоминал чилийца. Это был блондин с голубыми глазами и розовой кожей, и я ни капельки не удивился, когда узнал, что его родители немецкие переселенцы. Он был веселого нрава, добрый, но очень непрактичный и к тому же настоящий "сухопутный" моряк. В общем выбор Эрика меня не обрадовал. Затем я долго прикидывал, как разместить все их причудливые приборы и инструменты, - сначала мне это казалось неразрешимой проблемой. Жан спешно уехал в Сант-Яго за оставшимся оборудованием.
За неделю до спуска на воду, назначенного на 12 февраля, мы закончили последние работы.
Все шло, как говорится, по расписанию. Вот только Жан все еще не возвратился из Сант-Яго, и Хуанито куда-то исчез. Эрик, поселившийся теперь в Конститусьоне, серьезно забеспокоился. Мне его беспокойство было не совсем понятно - ведь к нам приходили сотни знающих людей и умоляли взять их в путешествие. Через несколько дней вернулся Хуанито очень утомленный, но с блаженным видом, говорившим, что он основательно попрощался со всеми прелестями жизни на берегу. Хуанито заявил, что не желает больше быть коком. Тогда Эрик, не без умысла, назначил его заведующим продовольственным снабжением. Ничего не подозревавший Хуанито был очень доволен и благодарен. Вслед за Хуанито появился Жан с десятью ящиками порожних бутылок для проб воды и планктона. Он с серьезным видом объяснил свое опоздание только тем, что трудно было найти пробки для пробирок. Я почти поверил ему.
Спуск на воду состоялся, конечно, в присутствии Горасио Бланко. На верфи собрались чуть ли не все жители Конститусьона и все отдыхающие, чтобы торжественно отметить это важное событие. По-видимому, у многих были плохие предчувствия. И когда наш "величественный" плот легко скользнул на воду, послышались удивленные возгласы многотысячной толпы: "Плывет! Плывет!!" Конечно, он плавал не как пробка, но погрузился в воду не выше третьего настила бревен. Палуба возвышалась над поверхностью воды на полметра. Остаток дня и большую часть следующего мы занимались погрузкой оборудования и съестных припасов. Лишь поздно вечером 14 февраля мы вызвали моторное судно, которое, по договоренности, должно было отбуксировать нас в устье реки к набережной в Ла Поса, откуда на следующий день нам предстояло отплыть. В мгновенье ока на плоту оказалось с полсотни искренних доброжелателей. Мы не стали даже возражать против такого удобного случая лишний раз проверить прочность плота. Результат обрадовал нас - несмотря на большую нагрузку, плот опустился всего лишь на несколько сантиметров. В необычайно приподнятом настроении мы пришвартовали плот к бетонному причалу в Ла Поса и направились в один из многочисленных городских ресторанов, где чилийские друзья устроили в нашу честь праздничный обед. В нем не участвовал только Горасио Бланко, который со свойственной ему услужливостью и самоотверженностью предпочел остаться на плоту, чтобы присмотреть за ним и наполнить питьевой водой шесть 200-литровых бочек.
Возвратившись в Ла Поса на рассвете 15 февраля прямо с прощального банкета, мы увидели, что Бланко все еще возится со шлангами. С озабоченным видом он сообщил нам, что, к несчастью, где-то в водопроводной системе города оказалась течь и поэтому он смог наполнить всего лишь две бочки. С обычной находчивостью он посоветовал нам обратиться в пожарную команду, где всегда имеется в запасе несколько резервуаров с водой. Мы послушались его доброго совета, но на наш телефонный звонок дежурный заспанным голосом ответил, что начальник пожарной команды вместе со своими подчиненными уехал в Ла Поса посмотреть, как сумасшедшие французы будут перебираться на своем неуклюжем плоту через буруны.
- Позвоните после обеда и получите воды сколько нужно, - добавил дежурный.
Сердечно поблагодарив за любезность, мы прикинули и решили, что 400 литров воды вполне достаточно на шесть-семь недель плавания до Кальяо.
Первые наблюдатели прибыли еще до нашего прихода, а спустя полчаса их было столько, что пришлось спасаться бегством на борт плота, чтобы немного передохнуть. Однако скоро и на плоту появилась уйма взволнованных чилийцев, они толпились вокруг нас, желали нам счастливого пути, пожимали руки, дарили цветы, обнимали, целовали, просили автографы. Кстати, об автографах. Плот был готов еще только наполовину, но уже какой-то "длиннорукий" юноша написал свое имя на стенке каюты, и с тех пор, несмотря на энергичные попытки остановить это бесчинство, наши посетители старались расписаться, превратив плот в книгу для автографов. Мне казалось, что он давно уже был весь неписан. Но вышло, что я глубоко ошибался. В день прощания там и сям виднелись согнувшиеся люди, которые желали запечатлеть свои имена на кипарисовых стволах или на выдвижных килях.
Несмотря на толкотню и гомон, нам все-таки удалось побеседовать с почетными гостями, среди которых, кроме преданного нам Горасио Бланко и высших местных чинов, был французский посол с дочерью. В благодарность за дружеское внимание мы пригласили их проплыть с нами немного по морю. К нашему удивлению, они согласились. Дружная беседа была заглушена звуками военного марша, исполняемого двумя оркестрами по 50 человек в каждом. Музыкальная программа закончилась национальным гимном Чили и Марсельезой. Затем подошли брать нас на буксир пять открытых шлюпок с четырьмя - шестью крепкими гребцами в каждом. Горасио Бланко заверил нас, что подобные шлюпки всегда служили буксиром для однопарусников, переправляемых через преграду бурунов. Мы без возражений закрепили тросы, хотя решили, что такой примитивный метод буксировки не внушает особого доверия. Как бы угадав наши мысли, гребцы объяснили, что в глубоких водах нас возьмет на буксир одномачтовый парусник и, если мы хотим, он может находиться поблизости до тех пор, пока мы не будем вполне уверены, что справимся сами. Это разъяснение сразу же рассеяло наши опасения.
Действительно, через четверть часа показался одномачтовый парусник, идущий вдоль берега. Он подошел к опасному барьеру, который благополучно миновал несколько часов назад, и остановился, поджидая нас. По знаку старшего команды гребцов мы отдали швартовы и поплыли вдоль пристани под аплодисменты многотысячной толпы. Далеко в горах раздавалось эхо. Люди неистово махали нам миниатюрными чилийскими и французскими флажками, и мы отвечали им тем же. Наши гребцы, отбуксировав нас на 100 метров от причала, подняли весла и долго сидели неподвижно, устремив взгляды на пенистый вал, преграждавший нам путь. Мы не могли так же спокойно ждать, как они. Наше терпение было почти на исходе, когда гребцы вдруг принялись грести изо всех сил. Покачиваясь и накреняясь, плот медленно приближался к пенящемуся барьеру.
- Это добром не кончится, - пробормотал кто-то сзади меня, когда перед нами поднялась огромная волна.
Но пока мы выжидали момент, чтобы попасть прямо на волну, она спала так же быстро и неожиданно, как и появилась, и мы со страшной быстротой повалились к ее подошве. Как-то покачиваясь, плот словно нехотя стал снова вскарабкиваться и остановился толчком. Я быстро осмотрелся и облегченно вздохнул: бурунный барьер остался позади.
Неожиданно подул свежий ветер, о котором мы до сих пор и понятия не имели,- набережная Ла Поса находится с подветренной стороны, за большим холмом. Плот со своей огромной каютой имел большую парусность, чем гребные шлюпки, и вскоре уже не мы были у них на буксире, а они у нас. Как на грех, ветер быстро гнал плот назад к бурунам. Мы жадно искали глазами парусник. По намеченному плану он должен был взять нас на буксир, как только мы выйдем в открытое море, но он не приближался, а, наоборот, удалялся от нас. Опасаясь за жизнь не причастных к экспедиции людей, которые были на плоту, мы обрубили запутавшиеся буксирные тросы, соединявшие нас со шлюпками. Как свора спущенных с цепи собак, бросились шлюпки в разные стороны, спасаясь от бурунного барьера. Мы же неотвратимо приближались к нему.