Не найдя полинезийского спаренного каноэ, он, наконец, остановил свой выбор на китайской джонке "Ченьхэ", водоизмещением в 150 тонн. Когда-то это была роскошная увеселительная яхта, но во время войны американцы переоборудовали ее под плавучий офицерский салон в Пирл-Харборе. Хозяин судна, которому оно было только что возвращено, стремился использовать его с наибольшей выгодой. Наивный и легкомысленный в денежных делах, Эрик немедленно вошел с ним в компанию по закупке копры и торговле продовольствием, тканями и другими товарами во французской Полинезии. Видимо, он был искренне убежден, что ему удастся совмещать коммерцию с научной деятельностью. Компаньон Эрика, заинтересованный только в финансовой стороне дела, предусмотрительно решил не покидать берега. А когда Эрик возвратился из первого плавания в Гонолулу, довольный замечательными морскими течениями и знакомством с местными жителями, выяснилось, что дело, по непонятным причинам, оказалось убыточным. Крайне удивленный, Эрик собрался было снова отправиться в путь с тем, чтобы возместить убытки. Но у его компаньона были другие намерения. Из предосторожности он успел уже рассчитать экипаж и начал поговаривать о банкротстве и тяжбе с Эриком. Эрик почувствовал, что его недавно обретенная свобода находится под угрозой. Тогда он вместе с одним любителем приключений пробрался однажды темной ночью на "Ченьхэ" и, взяв курс на Таити, навсегда исчез из жизни своей жены и своего компаньона. Обычно экипаж этой большой джонки состоял по меньшей мере из восьми человек. На этот раз на нем отлично справлялись два пирата, и менее чем за три недели без каких-либо происшествий они прошли 2400 миль. Эта смелая авантюра вызвала огромную сенсацию в Гонолулу. За такой, мягко выражаясь, отчаянный поступок Эрик заслужил порицание в самых крепких выражениях, и не только со стороны своего бедняги-компаньона. В данном случае, как и во многих других подобных, Эрика можно было оправдать, пожалуй, только тем, что он, к сожалению, опоздал родиться на несколько веков. Ему следовало бы жить в XV или XVI веке, когда всякий, кому надоело сидеть дома, мог стать морским разбойником или конкистадором.
Я познакомился с Эриком как раз вскоре после этой смелой выходки. Несмотря на свой возраст - ему только что исполнилось 60 лет, - он выглядел таким живым и по-мальчишески веселым, что я сразу был им очарован. Мы расстались словно самые лучшие друзья, хотя наши взгляды почти во всем расходились. Последующие два года я провел на островах архипелага Туамоту, где Эрик время от времени появлялся на своей смешной джонке; случалось, что иногда он задерживался на день, на два только для того, чтобы убедить меня в правильности своих революционных этнографических теорий. У меня сложилось впечатление, что торговля копрой и другими товарами шла туго у новых компаньонов. Вскоре компания обанкротилась, и "Чень-хэ" пришлось продать.
Эту неудачу Эрик воспринял весьма хладнокровно, чтобы не сказать просто равнодушно, и тут же со свойственной его характеру приспособляемостью устроился землемером на архипелаг Тубуаи, состоящий из шести труднодоступных и изолированных скалистых островов, расположенных в 300 милях от Таити. В течение нескольких лет об Эрике было известно только то, что он пишет толстую научную книгу и пользуется необыкновенной популярностью среди местных земледельцев, благодаря своей изобретательности при разрешении спорных вопросов между ними. Я был убежден, как и все, что возраст взял наконец свое и Эрик ушел на покой. На самом деле оказалось, что он уединился на некоторое время на острове Тубуаи только для того, чтобы подготовиться к очередному и самому большому в его жизни морскому путешествию.
Естественно, что я просто сгорал от нетерпения узнать подробнее о новых планах Эрика, когда увидел его плот. Я бросил свои многочисленные чемоданы и саквояжи и на следующее утро возвратился в Папеэте. Мне не пришлось долго стоять на набережной и звать Эрика. Он сразу же появился в дверях каюты, скорее похожей на хижину и занимавшей большую часть палубы бамбукового плота. За те два года, что мы не виделись, Эрик заметно поседел. Вид у него был озабоченный и усталый. Но как только он заметил меня, лицо его просветлело, он перекинул сходни, и я перешел на борт плота. Внутри вместительной каюты я увидел красивую полинезийку, которую Эрик представил так: "Моя вахине с Руруту". С необыкновенной тактичностью, характерной для ее расы, она, улыбаясь, села в уголок, дав нам возможность поговорить наедине.
Как бы предупреждая мои расспросы, Эрик сразу же заговорил с некоторой горечью:
- Подражание вашему путешествию на "Кон-Тики" давно уже стало спортом, поэтому я ничуть не удивляюсь, когда вижу, как все покачивают головами и спрашивают, кому нужна такая экспедиция. Но могу тебя заверить, что у меня такие же серьезные намерения и такая же научная цель, как и у Тура Хейердала, когда он десять лет назад решил отправиться в путешествие на своем плоту. Разница лишь в том, что я хочу доказать прямо противоположную теорию. Но, может быть, не стоит об этом говорить? Ты ведь только смеешься над моими теориями и тоже считаешь меня сумасшедшим.
Я постарался объяснить ему, что не могу быть ни сторонником, ни защитником его теорий, не познакомившись с ними, и снисходительно отношусь ко всякому сумасбродству. Эрик успокоился, достал карту Тихого океана и продолжал:
Мою экспедицию будут сравнивать с вашим путешествием на "Кон-Тики", поэтому я охотно принимаю теорию Тура Хейердала за исходную. Я вполне согласен с ним, что в Южной Америке и на Полинезийских островах существуют одинаковые нравы и обычаи и тот же растительный мир. Но мы по-разному объясняем это сходство. Тур Хейердал утверждает, что первыми поселенцами Полинезии были светлокожие люди из Перу, которые полторы тысячи лет назад переплыли через Тихий океан на бальсовых плотах и поселились на островах Южных морей. Я же, после двадцатилетних исследований и долгих размышлений, пришел к такому выводу: сходство объясняется тем, что в доисторические времена викинги из Полинезии, совершая свои далекие путешествия в Южную Америку и обратно, оказали влияние на индейские племена и, в свою очередь, сами подверглись их влиянию. Таким образом, здесь, на мой взгляд, первостепенное значение имеет не переселение из района в район, а культурный обмен между народами, который существовал раньше и теперь существует; да вот, например, американцы одеваются по парижской моде, а французские музыканты подражают американскому джазу.
- Но ведь это совсем не новая теория, - безжалостно возразил я. - Не меньше дюжины этнографов утверждали в своих книгах и статьях, что полинезийцы, совершая смелые дальние плавания вдоль и поперек Южных морей, не раз достигали берегов Южной Америки. Мой земляк Эрланд Норденшельд опубликовал, например, еще в 1931 году небольшой доклад, который...
- Я очень xoрошо знаком с тем, что написали Норденшельд, Фредерици, Диксон, Риве, Букк, Хорнел, Эмори и им подобные, - воинственно перебил меня Эрик. - Но никто из них ничего не понимает в мореплавании. Они передвигают народы по карте туда и сюда, словно шахматные фигурки, совершенно не считаясь с действительностью. Большинство из них полагает, например, что полинезийцы плыли прямо с Таити или Мангарева в Южную Америку на своих спаренных каноэ несколько тысяч морских миль, навстречу сильным восточным пассатам, дующим круглый год. Новое и ценное в моей теории заключается в том, что я показываю не только маршрут полинезийцев, но и на каких судах они плавали к берегам Южной Америки и обратно. Посмотри-ка на карту. Откуда бы полинезийцы ни начинали свои плавания в Америку, можешь быть уверен, они спускались примерно до 40° южной широты, в район сильных западных ветров. Почти у Южной Америки их подхватывало течение Гумбольдта и несло до Перу, откуда, естественно, легко было возвратиться в Полинезию, пользуясь восточными пассатами и течениями, как это было доказано вашим путешествием на "Кон-Тики", Все, кому бы я ни объяснял эту простую теорию, уверяют, что любой, полинезийский экипаж, пустившись на такую авантюру, неминуемо погиб бы из-за сильных холодов и штормов, свирепствующих в районе 40° южной широты. Значит, надо прежде всего доказать, что этот южный путь является единственно возможным, и я готов проделать его. Из всех этнографов, интересующихся мореходством полинезийцев, только Тур Хейердал решился на подобную попытку, и поэтому я его уважаю больше всех других моих противников.