Он пристально посмотрел на меня:
— С вами же ничего такого не сделали? Я велел не распускать руки. Но они же рады стараться. Это все американская и английская подготовка. Набрались премудрости у англичан и американцев, теперь руки чешутся применить на практике. Я правда велел им ничего такого не делать. Но вы же знаете, меня никто не слушает.
— Я вас слушаю, — сказал я.
Он наморщил нос и стал хлопать себя по карманам, пока не нашел носовой платок.
— Ужасная вонь. Что же они с вами сделали?
— Нет, это мой нормальный запах. То есть в последнее время.
— Ужасная, — повторил он сквозь платок. — Вы бы одеколоном пользовались, что ли. Современные ароматы маскируют большинство телесных запахов. Моя жена… — Он резко замолчал и рассеянно потрогал пальцем синяк. — О чем я говорил? — сказал он, овладевая собой.
— О вашей методичке.
— Ах да. Американцы, они умные. Они разработали программу обучения на магистерскую степень по управлению бизнесом для людей в моем необычном положении. У меня был урок по финансам. На магистра по СЗМР. Это моя специализация, понимаете. Специализированное Знание Местных Реалий. Мой преподаватель говорит, что на это есть спрос.
Он помолчал, но я не мог придумать никакого ответа, кроме того, что академики нашли интересный иносказательный подход к тому, что обычно называется взятками, и решил, что разговор о взятках — это вовсе не то, чего требует ситуация. Видимо, чувствуя мое неодобрение — абсолютно воображаемое, — ГШ попытался оправдаться.
— Понимаете, это все жена, — сказал он, снова щупая глаз. — Она великая женщина. По-настоящему великая. И очень требовательная. Точно. Именно что требовательная. Она все время от меня что-то требует.
— Я очень рад за вас, — сказал я, довольный, что могу опять вступить в разговор. — Думаю, каждый мужчина стремится к тому, чтобы великая женщина много требовала от него.
— По-моему, вы не понимаете.
— Прекрасно понимаю, — настаивал я, — правда-правда.
— Нет! Я вам говорю, ничего вы не понимаете. Никто не понимает. Никто меня не понимает. Никто не знает, что мне приходится выносить. Проблема в том… — Он ошибочно убрал носовой платок от носа, чтобы вытереть лоб, но быстро вернул его на место. — Понимаете, я должен много зарабатывать, чтобы финансировать эту самую великую женщину. Это тяжелое бремя. Вы даже не представляете, насколько это тяжелое бремя. — Он явно не помнил меня по Большой Кровати Радости, что, в общем, и к лучшему. Вряд ли его воодушевил бы образ, который вызвали у меня в уме его слова. — Меня никто не ценит, — заключил он траурным тоном.
— По-моему, вы слишком уж строго к себе относитесь, — участливо сказал я. — Я вас ценю. Я вас очень сильно ценю.
— Вы просто так говорите, — обидчиво буркнул он.
— Нет, честно. Правда, ценю.
— Вы только так говорите, потому что если не скажете, то мои люди разделают вас и по-английски, и по-американски. Никто здесь честно со мной не говорит. Кругом одни холуи и подхалимы. Никто не скажет мне в лицо, что думает на самом деле. Во всяком случае, сначала.
— Можете рассчитывать на меня, — сказал я слабым голосом.
— На вас? — презрительно бросил он. — Это вы-то скажете, что думаете? Что ненавидите меня? Что я подлый и порочный диктатор? Что от моего морального разложения уже ангелам тошно? Скажете, что ждете не дождетесь, пока меня свергнут? Что хотите видеть, как я качаюсь на виселице?
— Ну, только если вы уверены, что вам хочется это слышать, — пролепетал я.
— Ха!
От этого «ха» у меня чуть не случился сердечный приступ, оно прозвучало почти как выстрел.
— Ха? — шепотом повторил я.
— Да, ха. Все вы одинаковы. Никто не говорит со мной начистоту. Я так одинок. Никто не знает, как я одинок. Никто не знает, что такое быть Пожизненным Президентом. Никто не знает, что мне приходится выносить. Никто! Никто!
Он стал тереть глаза, но наполнявшая камеру обонятельная катастрофа вскоре положила этому конец. Мой запах даже мне самому стал казаться слишком уж крепким в отдалении от моих благоуханных денежных пачек.
— А вам, кстати, блюз не нравится? — спросил я, искренне заинтересованный.
Его слезы тут же высохли, и он уставился на меня с явным подозрением.
— БЛЮС? — резко спросил он. — Какой такой БЛЮС? Какой-нибудь Бестолковый Либеральный Юношеский Союз? Не люблю я аббревиатуры. И союзы. Где он заседает, кто им руководит? Я их всех по-английски отделаю. Как вы считаете, они все в эту камеру поместятся?
— Нет, я имел в виду музыку. Блюз. Никто не знает, как мне тяжело, ну и прочее.