«Либо я так ослаб, либо воздух здесь сшибает с ног», – подумал Альварес, едва не заснув с зубочисткой во рту. Он улегся в постель и проспал какое-то время, пока тяжесть не опустилась ему на ноги. То была Хильда, присевшая на край кровати.
– Пришла вас проведать, – объяснила девушка.
– Ясно, – отозвался Альварес.
– Хотела узнать, не желаете ли чего.
– Спать.
– А вы только что спали?
– Да.
– Вот и хорошо. Завтра вечером день рождения Бланчеты.
– Знаю.
– Терранова не придет, иначе мадам Медор выгонит его поганой метлой.
– Кто такая мадам Медор?
– Хозяйка. А бедняжка Бланчета влюблена.
– В Терранову?
– Да, в Терранову, а он ее не любит. Ему нужны деньги. Это такой злыдень, такой бессовестный хулиган, не разлей вода с Мартином.
– А кто такой Мартин?
– Пианист. Мадам Медор Терранову на дух не выносит, а сообщника его пускает в дом, потому что тот здорово играет на рояле. А все ведь знают, что оба они – из мирмарской банды.
Снизу послышался крик хозяйки:
– Хильда! Хильда!
Девушка заторопилась:
– Ну, я пошла. Не дай Бог застукает меня здесь – обзовет сукой и другими скверными словами.
Немочка спустилась по скрипучей лестнице, а ей навстречу понеслись вопли мадам Медор, – та выговаривала служанке, но вскоре, заглушая прочие звуки, загремел марш всех святых, исполняемый на рояле.
Альварес встал, потому что спать ему больше не хотелось. Ему сделалось еще хуже, чем накануне. Хотя на пляже он и вел себя осторожно, голова болела так, будто он перегрелся на солнце. Захотел попить чего-нибудь, чтобы перебить вкус серы и утолить жажду, великую жажду. Вошел в столовую. Мартин барабанил марш всех святых на рояле, хозяйка, облокотившись о стол, занималась расчетами, а Хильда от прилавка бросала умильные взгляды.
– Белого винца, холодного, – попросил он.
Хозяйка возгласила:
– Ну и сиеста! Проходит за часом час, и я уж подумала: с этим солнышком да ветерком наш тринадцатый номер не пробудится до утра. На бега вы уж точно не поспеете, но еще светло и можно пойти поглядеть на гейзеры.
Хильда раскупорила бутылку. Альварес залпом выпил два стакана и выдохнул:
– Спасибо.
Хозяйка приказала:
– Спрячь-ка эту бутылку, девочка. Вечером сеньор ее прикончит за милую душу.
Альварес спросил дорогу к гейзерам. Хозяйка объяснила. Он пошел по дороге вокруг рощи, затем по открытому полю: то и дело попадались хижины, коровы. С моря доносился запах гнили. Вечерело.
Когда дошел до места, рабочий день кончился: работники, положив на плечо лопату, отправлялись в обратный путь. Альварес вступил в разговор со священником, – тот вглядывался в фонтаны горячей воды и выбросы пара.
– Я и не думал, что здесь так глубоко, – закричал Альварес, – голова кружится.
– А какова температура почвы? – прокричал в ответ священник. – Попробуйте рукой.
– Очень горячо. Что они ищут?
– Важно не то, что ищут, а то, что находят, – отозвался священник.
– Уже что-то нашли?
– Почти что ничего. Взгляните сами.
Криком не выразишь оттенков смысла; так или иначе, призыв взглянуть, в сочетании со словами «почти что ничего», звучал иронически.
– Куда? – спросил Альварес.
Священник подошел к нему, отечески обнял за плечи и подвел к эвкалипту. На земле, у самого ствола, они увидели два огромных крыла и кучку черных перьев.
– Черт возьми! – не сдержался Альварес. – Простите, святой отец, но, согласитесь, эти крылья принадлежат адскому созданию.
– Может быть, – отозвался священник. – Скажите-ка, не таясь, какая это, по-вашему, птица?
– Орел?
– Не такой уж орел и большой.
– Осмелюсь предположить – кондор?
– В этих краях? Неужто не понимаете сами, что это невероятно?
– С вашего разрешения, я возвращаюсь в гостиницу, – объявил Альварес.
– Я вас провожу, – ответил священник. – Определить вид – это еще не все… Поверьте мне, возникают и другие трудности.
– Поразительно, – заметил Альварес, которого уже тяготила данная тема.
– Коль скоро они лежали на земле, почему не начали гнить?
Альварес предположил:
– Воздействие огня?
Священник бросил на него снисходительный взгляд, потом заговорил торопливо:
– Оставим эту тему. Никто не обязан знать химию, однако мораль касается всех. Взгляните, куда любопытство влечет мужей. Или жен, что одно и то же. Неисправимое любопытство достойно неизреченной награды. Может, и кары – почему бы и нет?
– Кто же карающая десница? – спросил Альварес.
– О, у мадам есть враги. Вот, например, Терранова, парнишка, вполне способный отмочить хорошую шутку.
– Думаете, шутку?
– А что еще?
Собравшись с духом, Альварес спросил:
– А горячая вода и дым – это тоже шутка?
Приободрившись, он взглянул на священника чуть ли не снисходительно.
– Я устал, – заявил священник. – Пойдемте-ка лучше. Я человек мирный, поверьте, а мне целый год пришлось жить меж двух партий комитета по строительству церкви, будто меж двух огней.
– Разве нельзя их предоставить самим себе? – предположил Альварес.
– Я так и делаю, – кивнул священник. – Завтра пойду на охоту со своей собакой Томом, а комитет пусть заседает сколько ему заблагорассудится. Консерваторы ратуют за модерн, обновители – за готику, а отец Беллод, ваш покорный слуга, со скромностью мученика выступает время от времени pro domo:[13] видите ли, мне нравится романский стиль. Если партии не помирятся – церкви не будет.
Они распрощались. Едва войдя в гостиницу, Альварес увидел внизу лестницы немочку. Девушка подняла на него глаза, потом побежала наверх. Альварес какое-то время не двигался с места, затем направился в столовую и решительно приступил с разговором к старику Линчу.
– Что с вами, друг мой? Что у вас на уме? – всполошился старик.
– Пословицы, – ответил Альварес. – Конь без узды…
Мадам Медор сказала громко:
– Позвольте я вас представлю. Номер тринадцатый…
– Альварес, – смущенно прибавил Альварес.
– Моя дочь Бланчета…
Девушка маленького роста, со светлыми волосами, мягкими и длинными, с молочной кожей, серьезными, почти печальными глазами и тонко очерченным профилем, была прелестна.
– Дама из одиннадцатого, – продолжала хозяйка.
– Госпожа де Бианки Вионнет, – уточнила дама.
– Мартин, наш человек-оркестр, – не без гордости заявила хозяйка. – Он и его рояль составляют всю музыку, под которую у нас танцуют. И должна признаться, никто никогда не жаловался, будто у нас тут скучно и музыка плохая.
– А от этого лучше держаться подальше, – заметил старик.
Речь шла о долговязом парне со стрижкой ежиком и круглыми глазками: он без конца смеялся, хотя лицо оставалось печальным.
– Акилино Камполонго, – произнесла хозяйка, скривив губы, словно на язык попалось дурное слово.
– Я изучаю экономику, – объяснил Камполонго.
Срываясь на крик – стариков ничем не прошибешь, ибо они ничего уже не ждут, а к тому же страдают глухотой, – Линч прокомментировал:
– Спасайся, кто может.
– Почему? – спросил Альварес.
– То есть как это почему? Вы – аргентинец и задаете такой вопрос? Да если бы Адам Смит увидел эту уйму докторов экономических наук, он бы в гробу перевернулся. Послушаем новости?
Старик настроил радио. Программа новостей уже началась. Зазвучал хорошо поставленный голос:
– …обширные миграции, сравнимые лишь с катастрофическими переселениями времен войны.
Будто по ассоциации, вслед за словом «война» зазвучал бодрый, раскатистый марш. Старик обеими руками вцепился в колесико настройки. Напрасно: по всем каналам передавался тот же самый марш.
– Без ума они от этой «Пальмовой улицы», – заметил Линч.
Альварес пробормотал вслух:
– Образованный старик. Для меня так все марши одинаковы.
– Опять революция, – мрачно предрек Камполонго. – Уж эти военные…
Мадам Медор вставила саркастическим тоном:
– Вот уж лучше нам было бы под большевиками. – Покрутив головой, пожав плечами, она отвернулась от нахала, в раздражении топнула ножкой, повернула надменный лик под пирамидами и башнями пышных накладок к другим постояльцам, скрыла ярость под светской улыбкой и объявила: – Если желаете, можете идти к столу.