372…Блок – трагический тенор эпохи.
373 Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда» <…>.
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
374 Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
375 Всего прочнее на земле печаль
И долговечней – царственное Слово.
376 Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда.
377 Муж хлестал меня узорчатым,
Вдвое сложенным ремнем.
378 Мы знаем, что́ ныне лежит на весах
И что́ совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
379 И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
380 Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала.
381 Нам свежесть слов и чувства простоту
Терять не то ль, что живописцу – зренье <…>
А женщине прекрасной – красоту?
382 Все мы немного у жизни в гостях,
Жить – это только привычка.
383 Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
384 Но, может быть, поэзия сама —
Одна великолепная цитата.
385 Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
386 Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
387 Опять подошли «незабвенные даты»,
И нет среди них ни одной не проклятой.
388 И принял смертную истому,
Как незаслуженный покой.
389 А песню ту, что прежде надоела,
Как новую, с волнением поешь.
390 Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
391 Но где мой дом и где рассудок мой?
392 Я пью за разоренный дом, / За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем <…>.
393…а так как мне бумаги не хватило,
Я на твоем пишу черновике.
394 Приближался не календарный —
Настоящий Двадцатый Век.
В мемуарном наброске Ахматова писала: «ХХ век начался осенью 1914 года вместе с войной, так же как XIX начался Венским конгрессом» («Pro doma sua», фрагм. 24). ▪ Ахматова, 5:176.
395 Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
396 «А это вы можете описать?» <…> «Могу».
Диалог с женщиной в тюремной очереди во время «Большого террора».
397 И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
398 Надо память до конца убить.
399 Хотелось бы всех поименно назвать,