То становилось ей страшно за Щетинина, который будет драться на пистолетах; то становилось ей досадно на Щетинина, что он с ней не танцевал; то думала она с почтением и горем о матери своей и о Леонине с ней вместе. Прошел день. Савишна с беспокойством взглядывала на свою барышню, и крестила ее издали, и дивилась ее задумчивости... В этот день все было мрачно в доме графини, и Сафьев был у графа. В понедельник утром Наденька задумчиво сидела в больших креслах.
Вошла к ней Савишна.
- Что, няня?
- Да странное, матушка, дело: письмо к вам какоето принесли.
- Ко мне? быть не может.
Наденька с живостью распечатала поданный ей конверт.
Вот что она прочла:
"Завтра в шесть часов я должен стреляться. Если вы получите это письмо, меня на свете не будет.
Не знаю, право, жалеть ли мне о жизни или радоваться смерти. Только одного мне бы не хотелось, Надина: умереть, не открыв вам души моей, не простившись с вами, не попросив молитвы вашей над моею могилой.
Вы меня мало знаете. Вы слышали обо мне как о человеке модном, и, может быть, в душе своей вы пренебрегаете моим ничтожеством, вы презираете меня.
Мысль эта для меня нестерпима. Выслушайте меня, прочитайте эти строки. Смерть будет служить мне извинением и убедит вас в истине слов моих.
Я вырос в одиночестве, без родных ласок, которые так сильно привязывают нас мыслью к первым годам нашей жизни. Наемщики наперерыв старались отвращать меня от настоящего и путать в будущем. В целом детстве моем нет ни одной светлой минуты, о которой сладко было бы мне вспомнить, на которую душа моя улыбнулась бы. Я говорю это с истинным, глубоким огорчением. Все детство мне было заточением, где из решетки окна блистали передо мной экипажи, ливреи, балы, театры, брильянты и удовольствия. К ним только устремлялись все мои помышления. Но чистые наслаждения моего возраста оставались мне вечно неизвестными, и только теперь, когда уж седые волоса промелькивают у меня на голове, я понял, как много свежести душевной, не коснувшись до меня, провеяло мимо и утратилось навеки.
Когда я надел эполеты, все было уже мне известно наперед и свет был для меня разгадан. Жизнь рассеянная увлекла меня в вихрь своих удовольствий. Я старался дружиться с людьми, которых не любил; я старался влюбляться в женщин, которых не любил, - и в душе моей было пусто и мертво; мной овладело какое-то леденящее равнодушие ко всему. Так долго жил я в чаду бессмысленных наслаждений, изнывая под бременем душевной лени и скуки убийственной.
Однажды на даче я увидел вас. Вы были еще ребенок, но, не знаю по какому сверхъестественному закону, все силы души моей устремились к вам. Я полюбил вас чувством кротким и святым, в котором было что-то отцовское и неземное. Непостижимое противоречие сердца человеческого! Вы - невинная, как мысль небожителей, я - осушивший до дна сосуд страстей человеческих, и со всем тем я чувствовал, что вы проникли светлым лучом в мрак моей жизни и осмыслили мое существование.
И я ношу вас с тех пор в душе моей, и с тех пор я презираю сомнение, и с тех пор много утешительных чувств, которым я не хотел верить, осенили меня свыше.
В вас сосредоточилось мое возрождение, и вам обязан я тем, что гляжу на жизнь без презрения и на смерть без страха.
Но я любил вас безнадежно. Я знал от сестры вашей, что вы помолвлены с детства за другого. Я глубоко скрывал свое горе под личиною равнодушия, и теперь, когда все для меня кончается, мысль эта меня терзает.
Будьте счастливы, но не отдавайте свету святости вашей душевной чистоты! Поверьте замогильному голосу и, когда вам будет грустно, Надина, вспомните о человеке, который вас так долго, так искренно, так неограниченно любил".
- Няня, - закричала Наденька, кидаясь на шею испуганной Савишне, няня, поедем назад в деревню!
И слезы брызнули ручьем из глаз бедной девушки.
- Няня, увези меня отсюда, я не хочу адесь оставаться. Здесь страшно; здесь все друг против друга.
Его убили нынче... Зачем убили?.. Поедем в деревню.
- Успокойся, матушка. Господь подкрепит тебя!
- Я сама не знаю, что со мною, - продолжала Наденька, - только мне хотелось бы умереть.
В эту минуту графиня отворила дверь и остановилась у порога.
В руках ее была записка.
- Не беспокойся, Наденька, - сказала она, - они драться не будут.
XIII
Еще не рассветало, а щегольская коляска уже промелькнула мимо Волкова кладбища и остановилась у запустелого места, назначенного для поединка. Из коляски вышли Щетинин в шинели с бобровым воротником и граф в бекеше с воротником, поднятым выше ушей, по случаю мороза. Они шли молча, волнуемые каждый различными чувствами. Щетинин думал о Наденьке, о письме, которое она, может быть, получит в девять часов, если он к тому времени не возвратится домой. Впрочем, он хладнокровно готовился к кровавой встрече. Граф казался очень недовольным и что-то про себя ворчал.
"Мальчики, - говорил он про себя, - мальчики! вздумали тревожить такого человека, как я. Что скажет министр, когда узнает, что я попал в такое сумасбродство?
А что делать? Щетинину отказать нельзя. Посмотрел бы я, чтоб кто другой пришел звать меня в секунданты, а к Щетинину не пойти, так он так осмеет, что после и глаз показать нигде нельзя будет. Черт бы его побрал!..
К тому же и жена моя тут замешана; я должен поддержать мою репутацию... И что было ей в этом Леонине?
Сколько раз спорил я с ней; был бы он порядочный человек, или француз, а то корнет армейский. Бррр..."
Щетинин остановился.
- Здесь, кажется, - сказал он.
Граф робко огляделся, а потом надменно сказал:
- Какова неучтивость... наших противников до сих пор здесь нет! Могли бы они, однако ж, знать, что люди, как мы, не созданы для того, чтоб дожидаться.
- Не успели, может быть, - сказал Щетинин.
- Не успели? когда они знают, что они имеют честь иметь дело с нами; когда мы им делаем честь с ними стреляться, то они могли бы явиться в настоящее время...
Щетинин сел на случившееся тут бревно и погрузился в размышления. Граф всунул обе руки в карманы своей бекеши и начал прохаживаться взад и вперед, грозно нахмурив брови. Прошло полчаса.
- Бррр... - сказал граф, - холодно! Я думаю, у меня нос побелел. Посмотрите, пожалуйста. Знаете что? поедемте домой. Человек, как я, не ездит для того, чтоб быть на таком холоде.
- Помилуйте, - отвечал Щетинин, - как можно! они сейчас будут.
- Как хотите, я один уеду.
Он опять нахмурился и опять скорее начал ходить взад и вперед. Снова прошло полчаса.
- Ну, ей-богу, уеду! - закричал он. - Просто-таки уеду, сейчас уеду... Что они вправду дурачить нас хотят?
- Ради бога, - сказал Щетинин, - подождите еще немножко!
Между тем уж совершенно рассвело; кругом был снег и белая равнина. Вдали пестрые могилы Волкова кладбища, а за ним уж гудел первый говор пробуждавшегося города.
- Нет! - закричал граф. - Это уж слишком! Прощайте... Я покажу этим молокососам, что значит манкировать такому человеку, как я. Давайте мне их только, уж я их отделаю! уж я их!
Тут граф остановился.
Вдали скакала во всю прыть коляска и быстро к ним устремлялась.
- Наконец! - сказал Щетинин.
- Я думаю, - заметил граф, - что после неучтивости, которую они нам сделали, нам бы следовало уехать и заставить их оставаться на морозе.
Щетинин улыбнулся.
Коляска быстро к ним катилась, и, наконец, покрытые пеною лошади примчали ее к месту поединка. Из нее выскочил Сафьев.
- Один! - закричал граф.
- Один! - сказал с удивлением Щетинин.
Сафьев подошел к Щетинину.
- Князь, - сказал он, - два слова наедине.
Они отошли.
- Вот что, - продолжал он, - Леонин уезжает. Не знаю, каким образом узнали о вашем поединке, только голубчика моего спровадили.