Первая из них выступала за свободу дискуссий по крайней мере внутри партии; обе группы противились растущей бюрократизации. Однако (это часто случается с оппозиционными коммунистическими группами) Ленин оказался вправе задать Шляпникову и его сторонникам вопрос: почему они не были такими ярыми противниками партийной бюрократии пока сами занимали руководящие посты?
На X съезде партии в 1921 году Ленин внезапно внес две резолюции, запрещающие формирование таких групп или «фракций» внутри партии. С этого момента органы безопасности взялись за подавление более радикальных оппозиционных групп, которые отказались подчиниться. Но вскоре председатель ВЧК Дзержинский обнаружил, что многие верные партийцы считали оппозиционеров своими товарищами и отказывались давать против них показания. Тогда Дзержинский потребовал от Политбюро официального решения о том, что долгом каждого члена партии является доносить на других членов партии, если онизамешаныв агитации против руководства. Его поддержал Троцкий, заявивший, что, конечно, элементарная обязанность членов партии — разоблачать враждебные элементы во всех партийных организациях.
В конце 1922 года нелегальная группа «Рабочая Правда» начала распространять прокламации, осуждающие «новую буржуазию»; в прокламациях говорилось о «пропасти между партией и рабочими», о «нещадной эксплуатации рабочих». Авторы прокламаций добавляли, что класс, который должен был выполнять роль гегемона, был «фактически лишен даже самых элементарных политических прав».[20]
Так оно и было. Подавив все оппозиционные партии и открыто отказав в каких-либо правах непролетарскому большинству, ведя классовую борьбу как бы от имени пролетариата, партия теперь вдруг оказалась накануне разрыва с самим пролетариатом. Это означало разрыв последнего звена, связывавшего партию с какой-либо лояльной народной прослойкой.
Когда в январе 1918 года было силой разогнано Учредительное собрание (большинство депутатов было антибольшевистским, и роспуск последовал немедленно после начала работы), Ленин открыто объявил: рабочие не подчинятся крестьянскому большинству.
Однако уже в 1919 году Ленин счел необходимым заметить: «Мы не признаем ни свободы, ни равенства, ни трудовой демократии, если они противоречат интересам освобождения труда от гнета капитала».[21] Рабочий класс в целом уже считался ненадежным. Ленин настаивал, что «революционное насилие не может не проявляться и по отношению к шатким, невыдержанным элементам самой трудящейся массы».[22] Правый коммунист Рязанов резко упрекнул за это Ленина. Рязанов спросил: «Если этот пролетариат все еще состоит в значительной части из шкурников, мелкобуржуазных или отставших элементов, то является вопрос, на что мы будем опираться?»[23]
Ответ мог быть один: на партию как таковую, и только на нее. В начале 1921 года стало очевидным, что рабочие противостоят партии. Выступая перед курсантами военного училища, как свидетельствует учившийся в нем в то время А. Бармин, Карл Радек сказал совершенно ясно:
«Партия — это политически сознательный авангард рабочего класса. В настоящий момент терпение рабочих истощается и они отказываются следовать за авангардом, который ведет их на битвы и жертвы… Должны ли мы уступить протестам тех рабочих, которые уже не в силах терпеть, но которые не понимают своих подлинных интересов настолько, насколько их понимаем мы? В настоящий момент рабочие настроены откровенно реакционно. Но партия решила, что мы не должны уступать, что мы должны навязать свою волю к победе нашим измученным и павшим духом товарищам[24]».
Кризис разразился в феврале 1921 года, когда волна забастовок и демонстраций охватила Петроград; высшей точкой кризиса стало мартовское восстание в морской крепости Кронштадт.
Кронштадтское восстание выявило, что партия окончательно противопоставила себя народу. В борьбу против матросов и рабочих бросились даже «демократические централисты» и «рабочая оппозиция». Когда дошло до открытого столкновения, то решающим моментом оказалась преданность партии.
Восставшие открыто боролись за идею свободного радикального социализма, за пролетарскую демократию. А с другой стороны оставалась только идея партии как таковой. Партия, существование которой уже не имело социальных оправданий, опиралась исключительно на догму, она стала примером секты в наиболее классическом смысле слова — сборищем фанатиков. Партия считала, что ни народная поддержка, ни поддержка пролетариата для нее уже необязательна, а необходима и достаточна лишь некая целеустремленность, способная в дальней перспективе оправдать что угодно.
Так развивалась партийная мистика — по мере того, как партия осознавала свою изоляцию. Вначале она «представляла» российский пролетариат. Даже когда этот пролетариат показывал признаки слабости, партия продолжала «представлять» его как авангард мирового пролетариата, с организациями которого она должна была слиться немедленно после мировой или европейской революции. Только когда оказалось, что революции на Западе так и не назрели, стало вполне очевидным, что в реальном мире партия не представляла никого или почти никого. Однако теперь считалось, что она представляла не столько русский пролетариат в его тогдашнем состоянии, сколько будущие и истинные интересы этого пролетариата. Существование партии оправдывалось уже не реальной действительностью, а своеобразным политическим пророчеством. Источники сплоченности, солидарности партии заключались теперь в ней самой, в мыслях и высказываниях ее руководителей.
Более того, внутри самой партии Ленин посеял все семена централизованного бюрократического распорядка. Задолго до того, как Сталин возглавил Секретариат, этот орган уже переводил партийных работников с одной должности на другую по политическим мотивам. Сапронов писал, что местные партийные комитеты превратились в назначаемые органы, а на IX съезде РКП[б] он решительно поставил перед Лениным вопрос: «кто же будет назначать ЦК?.. Очевидно мы до этого не дойдем, а если дойдем, то революция будет проиграна».[25]
Воюя против демократических тенденций внутри коммунистической партии, Ленин фактически передал все бразды правления в руки высших механиков партийной машины. Именно вследствие этого партийный аппарат стал сперва самой мощной, а впоследствии и единственной силой внутри партии. Теперь на вопрос: кто будет управлять Россией? можно было ответить просто: тот, кто выиграет фракционную борьбу внутри узкого партийного руководства.
Кандидаты на власть уже объявились. Пока Ленин находился в стороне от дел, не в состоянии вполне оправиться от последнего приступа болезни, они схватились в первом раунде той борьбы, которая окончилась большим террором в 30-е годы.
СТАЛИНСКАЯ РАСПРАВА С «ЛЕВЫМИ»
Самые решительные схватки происходили в Политбюро. В последующие годы Троцкому, Зиновьеву, Каменеву, Бухарину, Рыкову и Томскому было суждено принять смерть от рук единственного оставшегося в живых члена Политбюро — Сталина. Но в то время, о котором идет речь, подобная развязка казалась невероятной.
Первым и потому наиболее опасным соперником Сталина был Троцкий. Именно на нем Сталин несколько лет концентрировал всю силу, всю невероятную мощь своей политической злобности. Если говорить о личных истоках большого террора, то их надо искать в раннем периоде советской власти, когда вся ненависть Сталина к соперникам была сосредоточена на Троцком — на человеке, который выглядел, по крайней мере для поверхностного наблюдателя, наиболее вероятным наследником Ленина, но который именно поэтому вызывал единодушную вражду всех членов высшего руководства.
24
23. Alexander Barmine, «Опе Who Survived», New York, 1945, p. 94 (оценку этого источника см. приложение 8). (О «малоподвижных массах пролетариата», которые «тысячу раз отчаиваются в своих силах», Радек говорил и на III конгрессе Коминтерна. См. К. Радек, «Путь Коммунистического Интернационала», Петроград, 1921, стр. 50).