В годы террора Каганович занимал самую ярую позицию: дескать, интересы партии оправдывают что угодно. Как рассказывает в своей книге «Я выбрал свободу» советский инженер Виктор Кравченко, в разговоре с ним Каганович сказал, глядя на него в упор «своими стальными голубыми глазами», что в процессе самоочищения партии неизбежны те или иные ошибки: «лес рубят — щепки летят». Он добавил, что большевик должен быть всегда готов пожертвовать собой ради партии. «Да, надо быть готовым пожертвовать не только жизнью, но и самолюбием и своими чувствами».[43] Публичные выступления Кагановича тех времен тоже полны призывами к беспощадности и самопожертвованию. Однако, когда его самого сняли в гораздо более легкой обстановке 1957 года, он умолял Хрущева по телефону «не допустить того, чтобы со мной поступили так, как расправлялись с людьми при Сталине».[44] Нетрудно прийти к выводу, что перед нами злодей и трус.
Отметим также начало карьеры некоторых будущих членов Политбюро. Типичным для младшего поколения сталинистов был Андрей Жданов, в то время первый секретарь важного нижегородского (позже горьковского) обкома. Сильный, пусть и не очень глубокий ум шел в нем рука об руку с идеологическим фанатизмом — более подавляющим, чем у большинства его партийных коллег. Одним из немногих преимуществ, какие сталинская эпоха имела по сравнению с 20-ми годами, она обязана Жданову — я имею в виду систему народного образования. Восстановленная в 30-х годах система образования, хоть и отличалась узостью и подхалимством перед партией, обрела, по крайней мере, ту твердость и эффективность, какая вообще была характерна для русской системы обучения, но в 20-х годах утрачена среди всевозможных экспериментов.
Столь же беспощадным и столь же умным молодым человеком был Георгий Маленков, работавший в партийном аппарате. Он был несколько слабее по идеологической убежденности и фанатизму, но зато проявлял ловкость во всех деталях политического маневрирования, в работе с аппаратом и его личным составом.
В 1931 году Лаврентий Берия, в прошлом оперативник ОГПУ, был поставлен Сталиным возглавлять партийную организацию Закавказья — вопреки возражениям местных руководителей. В те же годы в Москве делал свою карьеру в партийном аппарате человек несколько более старшего возраста — Никита Хрущев.
Этой четверке предстояло, сочетая известные политические способности с нужной беспощадностью, высоко подняться по государственной лестнице. В годы террора Жданов, Маленков, Берия и Хрущев сыграли особенно кровавую роль.
Одно время господствовала точка зрения, что главная борьба в начале 30-х годов шла между «умеренными» сталинистами и людьми типа Кагановича, — борьба за «наибольшее влияние на Сталина». Действительно, сам Сталин время от времени благосклонно уступал воинственному большинству, оставляя за Кагановичем и компанией инициативу в открытом изложении крайних взглядов. В результате «умеренные» могли думать, что на Сталина можно влиять и добиваться от него уступок, что возможны перемены в сторону менее жесткой диктаторской власти. Подобные заблуждения ослабляли «умеренных» точно так же, как раньше ослабляли оппозиционеров.
По-видимому, не может быть сомнений в том, что Каганович и другие приверженцы терроризма делали все возможное, чтобы отговорить Сталина от любого смягчения его политики. Ибо партия простила бы Сталину что угодно, а смена политической линии могла определенно привести к падению всей клики. Гораздо более сомнительно, требовались ли Сталину подобные увещания: его подозрительность и самолюбие были так сильны, что не нуждались в сколько-нибудь заметной поддержке со стороны советников. Вероятно, Хрущев правильно определил, кто на кого влиял, когда заметил: «Произвол одной личности допускает и поощряет проявление произвола другими лицами».[45]
Помимо обычных политических деятелей, обслуживавших официальную партийную и государственную машину, Сталин начал еще в 20-е годы создавать группы своих личных агентов, выбирая их по принципу отсутствия щепетильности, по признакам полной зависимости от него и преданности. Английский историк И. Дейчер утверждает, что, по словам Троцкого, Сталин любил повторять русскую поговорку «Из грязи делают князя».[46] Люди, которых он подбирал, были поистине отвратительны по любым меркам. Этой группе были чужды любые политические — даже коммунистические — нормы поведения. Можно сказать, что это были кадры головорезов, готовых к любому насилию или фальсификации по приказу своего вождя. В то же самое время политический механизм страны, в котором еще работали относительно уважаемые люди, продолжал существовать в качестве фасада и представлял собой набор обычного административного или экономического персонала.
«Кровожадный карлик» Ежов — его рост был около 154 сантиметров — вступил в партию еще в марте 1917 года. Сталин нашел его на каком-то провинциальном посту и продвинул в Секретариат. Членом ЦК Ежов стал в 1927 году. Известный исследователь внутренней борьбы в ВКП(б) Борис Николаевский в интересном этюде «Московский процесс. Письмо старого большевика» вкладывает в уста своего «старого большевика» слова: «За всю свою — теперь, увы, уже длинную жизнь мне мало приходилось встречать людей, которые по своей природе были бы столь антипатичны, как Ежов».[47] Многим Ежов напоминал злобного уличного мальчишку, чьим любимым занятием было привязать к кошачьему хвосту смоченную керосином бумагу и поджечь ее. В несколько иной форме Ежов и занялся подобным делом в годы террора.
Интеллектуальный уровень Ежова повсеместно описывается как очень низкий. Но нельзя сказать, чтобы он, как и другие исполнители, не имел организаторских и «политических» способностей. Способности такого рода обнаруживаются у всех более или менее крупных бандитов: как известно, бандиты обыкновенно питают чувство преданности к своим таинственным организациям — то же было с Ежовым и его коллегами.
Личностью того же сорта, еще более близкой к Сталину, был его секретарь Поскребышев — высокий, немного сутулый, рябой человек. Он имел привычку говорить тихо, но применял грубейшие слова и оставлял впечатление почти совершенно необразованного. Возглавляя «спецотдел» ЦК много лет подряд, Он был ближайшим доверенным лицом Сталина вплоть до 1952 года.
Примерно такими же людьми, предназначенными для выполнения важных ролей во время террора, были Мехлис и Щаденко, разгромившие армию, главный помощник Ежова по террору Шкирятов и дюжина других менее заметных личностей.
Еще одной фигурой исключительного значения был Андрей Вышинский. Образованный, умный, трусливый и раболепный, он был меньшевиком до 1921 года и вступил в большевистскую партию только после того, как стало ясно, что она победила. Вышинский был, таким образом, уязвим, его прошлое позволяло оказывать на него давление и держать его под угрозой; и он скоро обратился за защитой к самой могущественной ячейке общества.
Вышинский сделал псевдоученую карьеру на юридическом факультете Московского университета, а затем быстро стал ректором этого университета по указанию партийного аппарата. Позже он был высшим сановником наркомата просвещения и активно участвовал в чистках, проводимых среди научных работников.
В терроре Вышинский участвовал сперва лишь косвенно. Аппаратчики партии и органов его презирали и часто открыто отчитывали. Но оказалось, что он пережил их всех, построив свою карьеру на непрерывной фальсификации и клевете. На автора этих строк, встретившегося с ним в последние годы его жизни, когда Вышинский был министром иностранных дел, он физически и духовно произвел впечатление «крысы в облике человеческом»— избитое сравнение, но в данном случае применимое.
43
42. Victor Kravchenko, «i Chose Freedom», New York 1946, p. 275 (оценку этого источника см. приложение 8).
45
44. Доклад Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 12 (Официальной советской публикации этого доклада до сих пор нет. Мы пользовались поэтому заграничной публикацией: Н. С. Хрущев, «Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС», 1959).
47
46. «Как подготовлялся Московский процесс (Из письма старого большевика)», (окончание) «Социалистический вестник» (Париж) № 1–2, 1937, стр. 20 (оценку этого источника см. приложение 3).