Выбрать главу

Сын Анны Ахматовой, молодой востоковед Лев Гумилев, сидел в Ленинграде. «В страшные годы ежовщины, — пишет поэтесса, — я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то „опознал“ меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

— А это вы можете описать?

И я сказала: могу. Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».[48]

Ахматова пишет, что ее ртом «кричит стомильонный народ»[49] и что

«… если когда-нибудь в этой стране Воздвигнуть задумают памятник мне, Согласье на это даю торжество, Но только условьем — не ставить его Ни около моря, где я родилась: Последняя с морем разорвана связь, Ни в царском аду у заветного пня, Где тень безутешная ищет меня, А здесь, где стояла я триста часов И где для меня не открыли засов».[50]

Сын Ахматовой, Лев Гумилев, был в заключении еще в 1956 году, когда Фадеев написал следующее письмо:

«В главную Военную прокуратуру… в справедливости его изоляции сомневаются известные круги научной и писательской интеллигенции… При разбирательстве дела Л. Н. Гумилева необходимо также учесть, что (несмотря на то, что ему было всего 9 лет, когда его отца, Н. Гумилева уже не стало) он, Лев Гумилев, как сын Н. Гумилева и А. Ахматовой, всегда мог представить „удобный“ материал для всех карьеристских и враждебных элементов для возведения на него любых обвинений».[51]

Из письма ясно, что Лев Гумилев, подобно многим другим, пострадал как «родственник».

Женщины, которые всеми силами пытались добиться освобождения своих мужей, практически никогда не достигали этой цели. Кравченко рассказывает такой случай: жена одного из осужденных пришла в 12 часов ночи в местное отделение НКВД. Начальник отделения грубо крикнул ей: «Что вы бегаете из тюрьмы в тюрьму, как сумасшедшая, и добиваетесь освобождения мужа. Я приказываю вам прекратить эту беготню. Я приказываю вам не надоедать. Все: убирайтесь!».[52]

Очень трудно было узнать, куда направили мужа после суда. Некоторые писали во все лагеря, о существовании которых им удалось узнать у других жен. Иногда после многочисленных ответов «в данном лагере такого заключенного нет» вдруг оказывалось, что он именно там,[53] и после этого, в некоторых случаях, в зависимости от приговора, у жены начинали принимать передачи.

Участь этих женщин была поистине ужасна. Генерал Горбатов пишет:

«Много думал я о жене. Ее положение было хуже, чем мое. Ведь я находился среди таких же отверженных, как сам, а она — среди свободных людей, и как знать, может быть, среди них найдутся такие, что отвернутся от нее, как от жены „врага народа“».[54]

Есть масса сведений о том, что женщины теряли работу, жилье, прописку, что им приходилось распродавать свое добро, жить случайной работой или на иждивении родственников. Они ничего не знали о судьбе своих мужей — будущее было совершенно беспросветным.[55]

КАМЕРА

Сначала арестованный попадал в приемный пункт тюрьмы. Там его регистрировали и тщательно обыскивали с ног до головы. Одежду осматривали по швам. Шнурки и все металлические принадлежности, включая пуговицы, отбирали. Эти обыски периодически повторялись во время заключения; приблизительно раз в две недели обыскивали каждую камеру.

Условия и распорядок тюремной жизни были одинаковыми по всей стране: страшная теснота, недостаток пищи, тоска и грязь, а в перерывах — допросы. Вариации были очень незначительны. Все согласны в том, что при царе жизнь в тюрьмах была несравненно лучше, чем в советские времена. Во всяком случае не было такой скученности.

Бывший заключенный московской Бутырской тюрьмы рассказывает, что в 1933 году в камеру, предназначенную для 24 человек, было втиснуто 72. В ноябре 1937 года в ней было уже 140 человек.[56] 110 женщин находились в камере, предназначенной для 25. В этой камере стояло несколько кроватей, несколько больших ведер-параш и стол. Весь пол был устлан досками, на которых спали. Заключенные не могли спать на спине, а только на боку. Если кто-то хотел повернуться, то должен был согласовать это со всеми остальными, спящими по обе стороны от него, чтобы все могли повернуться одновременно.[57] В камере, рассчитанной на 24 человека, помещалось по 70, 80 и 95 человек.[58]

вернуться

48

48. Анна Ахматова, «Сочинения», Изд. Международного литературного содружества, 1965, т.1, стр. 353.

вернуться

49

49. Там же.

вернуться

50

50. Там же, стр. 361.

вернуться

51

51. См. «Новый мир», № 12, 1961, стр. 195 (переписка А. А. Фадеева).

вернуться

52

52. Kravchenko, I Chose Justice, p. 192.

вернуться

53

53. Там же, стр. 192-4.

вернуться

54

54. Горбатов, стр. 131.

вернуться

55

55. См., напр., А. И. Солженицын, Собр. соч.,т. 3, Франкфурт-на-Май-не, 1969, стр. 184, 214-15 («В круге первом»).

вернуться

56

56. Иванов-Разумник, «Тюрьмы и ссылки», стр. 242.

вернуться

57

57. Напр., Buber-Neumann, Als Gef angene bei Stalin und Hitler, s. 33.

вернуться

58

58. Elinor Lipper, Elf Jahre in Sowjetischen Getängnissen und Lagern, Zürich, 1950, S.II.