— Значит угадал я, угадал! И ты сам все видел. Как они к ней являются. Когда подрос и все понимал. Каждую неделю новый, а может и каждый день. Винище, под столом дым от косяков, пьяная мразь сует тебе грязную конфетку.
Интересно, откуда он это может знать?
— Сначала она тебя отправляла к соседям, а потом и отправлять перестала. Картина скотского веселья вечно была у тебя перед глазами.
— Перед глазами, — сказал я со значением, но его не проняло, он парил на крыльях прозрения и презрения.
— Но ты не поддался, не взял не только конфету, ты и рюмку портвейна, протянутую тебе под крики «можно, можно, с нами можно!», отверг, да? И ни одно колесо в рот тебе не закатилось, когда матери не было дома, ты читал, когда она приходила домой с очередным хороводом, ты убегал в спортзал, где качался до одурения. Ты хотел стать сильным, чтобы выбросить из дому падаль, что бесчестит твою мать. И ты овладел всеми боевыми искусствами в совершенстве, благо мышцы нарастали сами собой.
Тут горло у него перехватило, без моего участия.
— Воды? — спросил я, как можно насмешливее.
— Коньячку.
— Где я тебе его возьму?
— В тумбочке, под телевизором.
Там действительно оказалась покачатая бутылка азерского. Валера жадно отхлебнул прямо из горла, отрыгнул, порозовел, размяк.
— А знаешь, почему я тебя все время об отце спрашиваю?
— Не знаю.
— В том–то и дело, что не знаешь. Ты никогда его не видел, и ничего о нем не слыхал. Мать не могла его тебе показать, или рассказать о нем. Ты сообразил, что и до твоего рождения она тоже жила весело. Отцов у тебя было и много и ни одного.
— Да, ты о многом догадался, но понимаешь ли ты, что тебе за все твои догадки придется отвечать?
— Брось, не пугай. За правду станешь бить болезнью? К тому же, когда бы ты не хотел, то не слушал бы. Давно бы пасть мне заткнул каким–нибудь катаром. Значит, хотел. Для чего–то, тебе это нужно. Я тебе правду мерзостную говорю, а ты как будто силы набираешься. Но не слишком гордись на свое страдание, ничего особенно такого уж в нем может и нет, может быть я тебе даже не про твою, а про свою жизнь рассказывал. Понимаешь?
Он снова мощно отхлебнул.
— А что я, по твоему делаю здесь, Валера, когда почти все, кому имело смысл отомстить за поруганную мать, на Урале?
Он подумал. Несмотря на спиртовое подкрепление, огонь сильной мысли в нем стремительно угасал.
— А знаешь — не знаю. Тут мы сворачиваем с наезженной дорожки и начинаются незнакомые пустыри. Мать наркоманка может быть у всякого, тем более алкоголичка и блядь, но не всякий начнет от этого глазом стрелять. Все, кончаю с цыганской работой. Коньяк вот допью и баиньки, может быть, мне приснится солнечный бережок, или, как мы пацанами в поход ходили. А ты, бройлер, сам думай свою необыкновенную думу, хрена ли мне до нее в самом деле.
15
— Вот за этой дверью, — сказал Дрынов.
Дверь была железная, массивная, ржавая, с колесом посередине.
— Прям подводная лодка, — сказал кто–то за спиной Колпакова очевидную глупость.
— Закрывается изнутри? — спросил полковник.
— Закрывается, но закрыта не была.
— Тогда давай, майор, отворяй.
Шерстюк и Сердюк вытащили из каменной стены один край истерически скрипящей двери. Полковник держал — на всякий случай — кислородную маску. Когда из–за двери в нос ударило лекарственным перегаром, ему захотелось приложить эту маску к лицу. Он переборол это желание и вошел.
Вслед за ним последовал удар света из многочисленных услужливых фонарей. Полковник несмотря на это разглядел, что под потолком светится плафон лампы аварийного освещения. Стены были цементные, а не каменные, в верхней части черные провода в несколько рядов. Интерьер для гитлеровского бункера, подумал полковник.
С каждым шагом в глубине электрифицированного подземелья, лекарственно–гашишный дух крепчал.
— Это первая обнаруженная нами комната.
Кубической формы объем, все с той же тусклой лампой под потолком, с цементными же стенами, с двумя рядами двухэтажных железных кроватей. Три или четыре были заняты кучами судорожно дышащего тряпья. В конце прохода между кроватями, прижавшись спиной к деревянной тумбочке, сидел человек в тельняшке и медленно качал головой. Колпаков подумал, что на военных сборах у них такие маленькие казармы назывались кубриками.
Покачиванием головы сидящий отрицал что–то для него абсолютно неприемлемое.
Два человека в халатах выскочили из–за спины полковника, на ходу расстегивая чемоданчики.