Запасов продовольствия должно было хватить на двадцать лет полёта, естественно, с учётом переработки отходов, не считая запланированных дозаправок витаминизированной пищи, находящейся на попутных «живых» планетах.
* * *
Джеймс и его спутники подъехали к лифту космического корабля, после чего Олбрайт, со свойственным ему тонким юмором, начал знакомить своих друзей с внешним оборудованием и внутренним устройством родного “дома”, в котором нашим астронавтам предстояло провести долгие и долгие годы.
Андрея Иноземцева особенно заинтересовали технические помещения: зал переработки пищевых продуктов и отделение синтеза питьевой воды и кислорода. Но больше всего его изумил огромный металлический бассейн с живой рыбой и крабами, океанскими черепахами и разнообразными морскими водорослями.
А когда Андрей, наконец, попал в прекрасную биологическую лабораторию, то он, безнадёжно отстав от своих спутников, принялся тут же знакомиться с её содержимым. Олбрайт и Соколова решили не мешать ему и через несколько минут продолжили знакомство с этим чудесным космическим кораблём уже вдвоём.
Одна из кают была закрыта. Джеймс с загадочным видом подвёл к ней Аллу Егоровну, приставил указательный палец правой руки к своим губам – мол, тише – и осторожно приоткрыл дверь. В центре каюты, под большим пластиковым колпаком, на маленьких розовых простынях лежал крохотный голый малыш. Он громко чмокал своими алыми, как мак, губками и с видимым удовольствием высасывал молоко из красивой полиэтиленовой бутылочки, которую уверенно держали сильные и точные металлические руки робота-врача.
Алла Егоровна восхищённо вскрикнула и, резко обернувшись к Олбрайту, быстро и взволнованно спросила:
- О, Господи, кто это, мистер Джеймс?
- Отгадайте, Алла Егоровна, - улыбаясь во весь рот, загадочно-торжественным голосом произнёс Олбрайт.
- Ума не приложу… Это ваш родственник?
- Нет, Аллочка, это ваш близкий родственник. Извините меня за фамильярность. Ближе этого родственника уже, кажется, не бывает. Это ваш сын… Родной сын: ваш и Сергея Викторовича.
Обхватив голову руками, Соколова тихо застонала, как-то странно зашаталась и затем упала на ворсистый ковёр каюты.
- Это невозможно, это невозможно, это… - тихо повторяла она, как в бреду.
- Извините меня, Алла Егоровна. Я, конечно, ожидал любой реакции, но всё равно не смог учесть всех неожиданностей, - взволнованно произнёс Олбрайт, подкладывая под голову Соколовой подушку и поднося ей стакан с водой.
- Эт-т-то м-м-мо-ой сын?
- Абсолютно точно - это ваш родной сын.
- Можно мне его подержать? – её руки – впрочем, как и голос – дрожали.
- Теперь уже можно, Алла Егоровна. Я специально попросил сделать эту каюту побольше и покомфортабельнее… и всё для вас приготовил… Ну как, вы довольны?
- О, Джеймс, если бы вы захотели сделать мне самый дорогой подарок в мире, то и в этом случае не смогли бы придумать ничего лучше и желаннее… Я клянусь вам в этом, - глядя на Олбрайта сияющими от счастья глазами, с придыханием произнесла Алла. – Я готова целовать вам руки, Джеймс.
- Между прочим, я ещё не женщина, - промолвил Олбрайт обиженным голосом и затем фальшиво рассмеялся. После небольшой паузы Джеймс тихо добавил: - Прошу вас это учесть, милая Алла Егоровна.
- Я обязательно это учту, Джеймс… обязательно учту, - прошептала Алла, целуя малыша в лобик. Неожиданно она прижала ребёнка к своей груди и громко разрыдалась.
- Что с вами, Аллочка? – встревоженным голосом произнёс Олбрайт.
- Нет-нет, ничего… Это я от счастья. О таком богатстве я уже и не мечтала. Джеймс, вы сделали меня счастливой на всю оставшуюся жизнь. Моментально стать счастливейшей мамой – это ли не настоящая сказка?
Если бы они посмотрели на дверь, то увидели бы Иноземцева, вот уже несколько минут неподвижно стоявшего на пороге детской каюты. В настоящий момент он представлял собой немого ревизора из знаменитой заключительной сцены одноимённого спектакля.
Через несколько минут все обступили Соколову с малышом – в том числе и весь обслуживающий персонал, который должен был вот-вот покинуть космический корабль – и тут же принялись сюсюкать и гладить малютку по головке. Алла Егоровна, как пугливая наседка, смотрела на всех строгим ревностно-испуганным взглядом и постоянно просила быть поосторожнее.