Ей было только пятнадцать.
Подходящую опору нашла на краю площадки, метрах в десяти от входа в маленький придорожный магазинчик. Перекинула тонкий ленточный поводок через трубу ограждения, закрепила карабином. Сказала строго молодому пинчеру:
- Дик! Сидеть! - Но тут же добавила мягко, почти просительно: - Я быстро. Только "колу" возьму.
Ну что на это скажешь? Дик только моргнул и затанцевал нервно на месте, переступая стройными лапами. Не понравилось ему место, никогда раньше тут не задерживались. Мрачно и тоскливо. К тому же, ранняя осень, стремительно темнеет, и ближний большой фонарь не горит. А маленькая лампочка над входом в магазин хоть и куце освещает, но моргает, скоро перегорит. Тревожное затишье и пустынно вокруг: ни людей, ни машин.
Хозяйка Дика вышла из магазина. И тут началось... Сволочь выскочила откуда-то сбоку, из пугающей темноты, как чёрт из-под земли. Сильный высокий мужик подхватил девушку сзади легко, как невесомую куклу. Перед её глазами, слабо блеснуло лезвие длинного тонкого ножа, и предупреждающе прошипел над ухом едкий голос:
- Молчи, сука, а то прирежу. Молчи!
Она что-то булькнула сдавленно, да жестянка колы выпала из рук. Мужик быстро поволок её с маленькой открытой площадки за тротуар, в черноту кустов. Ещё секунда, и хозяйка исчезла из поля зрения Дика совсем. К лапам шурша подкатилась та бессмысленная "кола". А ещё задержался родной запах хозяйки, но не такой каким должен быть, а искажённый, отравленный страхом. Страхом, страхом...
Отвратительно пахнущий и густой, как горелый сироп. Страх вспучил перед Диком воздух и вытолкал из него и ветер, и все звуки. Дик слышал и чуял теперь только хозяйкин страх и собственную ярость, что билась вместо сердца в груди. Догнать, схватить, уничтожить хозяйкин страх! Пёс рванул с места так, что едва не разрезал ошейником горло, но не вырвался, а лишь захлебнулся собственной слюной. Сдавленно захрипел. Не отступился, рванулся снова. Ярость взбудоражила и придала телу сил. Когти, как железные заскрипели по асфальту, но толку от усилий, всё равно, - ноль. И ошейник, и поводок обернулись крепчайшей вражьей удавкой.
Время утекало. Раздражающий до слепой ярости страх хозяйки ускользал, уходил за ней, ни поймать, ни ухватить. Сколько драгоценных минут потерял Дик, пока, наконец, не сообразил, что надо рвать не ошейник горлом, а поводок зубами. Извернулся и вгрызся в ленту. Не тут-то было, та тонкая, но прочная по-прежнему не поддавалась, соскальзывала с клыков, впивалась в дёсны. "Где добыть подмогу?! Хоть кто ни будь!.." - казалось, что отчаяние разорвёт голову. Но внезапно что-то сдвинулось во всём мире и в сознании Дика. Ровно он смог дотянуться мысленно до кого-то невероятно могучего и не криком о помощи, а какой-то сказочной дубинкой ударил по сущему, и, о чудо, оно услышало его. В пёсьей голове загромыхал ответ: - "Да! Догнать! Уничтожить хозяйкин страх! Уничтожить!"
В тот же миг случилось удивительное превращение. Облик Дика стремительно изменился: юный пинчер исчез, на его месте появился гигантский сказочный пёс неизвестной породы. Покрытый длинной белой шерстью, с невиданной силой в теле. Жалкий злодейский ошейник попытался было врасти в шею исполина, но стальные мышцы попросту разорвали его. Сердце в груди тоже сделалось большим, забилось ровно и уверенно. И закрепился звенящий хоровой голос в голове. Кажется, Дик больше не один. Кажется, целая стая самых сильных и злющих псов города, а, может, и из целого мира, заключена теперь в нём. Маленький пинчер едва не потерялся в новом теле, но чудесным образом зацепился и закричал вместе с голосами:
- Вперёд! Свобода!
Удивляться их диктату некогда и превращению тела тоже. Да и Дик согласен с ними. Пусть ярость в душе царит, пусть голоса требуют: - "Вперёд! Догнать! Уничтожить!"
***
Слеза накатилась, но застряла и быстро высохла в трёхдневной небритой щетине. Неожиданно. Старший следователь Грушин отстранённо подумал о том, что за двенадцать лет службы бывали дела и похуже. С каких таких пирогов слеза потекла? Стареть начал? Сентиментальный стал?
Небо над головой грандиозно течёт серыми рваными тучами. А тут, внизу, на окраине города, в сосновом парке - ни ветерка; застоялый воздух, полумрак, да быстро тающая изморозь на траве. И пахнет сосняк не собой, как положено, а какой-то дрянью, нанесённой из города: смесью табачного дыма и жжёного пластика.
Эксперт-криминалист Степаныч, одетый уже явно не по-летнему, в толстый свитер с высоким растянутым воротом и дутую служебную куртку, походит в дымке утренней серости на старого сморщенного судьбой бульдога. Он осматривает тело убитой девушки, беспрестанно и монотонно бубнит себе под нос умозаключения, а его помощник записывает, привалившись спиной к ближайшей сосне.
- ... раны нанесены острым и длинным предметом, предположительно ножом...
- Ножом...
Грушин перестал прислушиваться. Он ещё раз взглянул на убитую, запоминая. Обрывки одежды, розовая кофточка обмоталась вокруг неестественно выгнутого локтя. Умирала девочка мучительно, много ссадин и колотых ран. Густые кляксы из сосновых иголок, песка и крови размазаны по груди, плечам и шее. Но слеза выкатилась не от страшной этой картины. Грушин уткнулся, как в скалу впечатался, в широко распахнутый мёртвый взгляд. Глаза девочки, необычайной перламутровой синевы, даже мёртвые излучали нечто неописуемое. Чистоту какую-то и доверчивость. Они ровно жили отдельно от тела и не было им никакого дела до того, что произошло и происходит. Им покойно и ясно, и, вот так вот, запросто можно сколько угодно смотреть на небо.
- Грушин! - окрикнул Серёга, другой криминалист, вывалившийся из дебрей сосняка. Он стажёр, как свежая гончая в их группе, к тому же, моложе всех, поэтому пока просто Серёга. - Вам, наверно, будет интересно. Я снял отпечатки и немного даже прошёл по следам. Вокруг убитой всё изрядно вытоптано. Но странное то, что поверх мужских следов есть множество собачьих. Причём, таких нехилых, я бы даже сказал, огромных. Есть ощущение, что не собака, а какой-то оборотень обошёл убитую несколько раз, прежде чем пойти вслед за мужчиной, возможным убийцей. И ломанулись и человек, и пёс через сосняк, в сторону оврага, только не здесь, метров через триста дальше по тропе. Но там и земля слишком плотная, и трава щетиной, там надо с ищейкой, я уже вызвал, скоро прибудут.
- Хорошо, - сказал Грушин и пошёл в указанном направлении. Смотреть дальше на мёртвую девочку он не хотел. Вернётся ещё раз к этому месту, но когда эксперты позволят её унести. "Вот как? Как выбирает судьба кого убить? Почему именно её? - подумал. - Почему, например, не меня - алкаша проклятого, по словам жены, профессионала недоделанного, по словам некоторых коллег? От меня даже Ниночка сбежала вместе с Машкой к маме в деревню... Машке пять, а могло быть тоже пятнадцать. Сколько лет Ниночку лечили от бесплодия?.. А теперь... Сбежала. И вот, где я? У разбитого корыта, дурак. Надо о них, а я о чужой мёртвой девочке переживаю. Сентиментальный. Точно, старею".