Выбрать главу

Она взяла наугад «Житие святой Агнессы», испещренное на форзаце длинными красными строчками:

«Мадемуазель Анн-Мари Пажине, верной и очаровательной читательнице из Шартра, это образцовое житие юной девы из Салерно, в надежде на то, что оно заинтересует ее так же, как и предыдущие мои сочинения, и что ее молодость сумеет почерпнуть в нем добрую надежду, мужество, доверие и веру. В память об ее посещении скромного труженика Пера, с сердечной признательностью — Автор».

Треть страницы занимала подпись с заглавносимволическим большим «С».

— Очень любезно с вашей стороны, мэтр, я поистине счастлива, что смогла наконец увидеть вас воочию, после того как долго пыталась составить о вас представление по вашим книгам. Ведь не секрет, что когда обнаруживаешь за художником человека, тебя частенько постигает разочарование! Я слышала, что сладкоречивый Расин был отъявленным негодяем, а Виктор Гюго совсем незадолго до своих всенародных похорон играл со своими служаночками в шаловливого дедушку…

Неуверенно покосившись круглым глазом, труженик Пера запрокинул голову и, поглаживая ноздри, изрек:

— Дитя мое, надобно понимать, что о художнике не всегда следует судить в соответствии с теми же моральными критериями, что и…

— Согласитесь, мэтр, вот так вдруг узнать, что кроткий Верлен запойно пил и развратничал с Рембо, а эстет Оскар Уайльд приставал к молоденьким докерам в Лондонском порту, — нешуточная встряска для чистой девушки, воспитанной под сенью одной из главных святынь христианства[23]!

— Разумеется… — проблеял мэтр, чувствуя себя все неуютнее.

— Это все равно как если бы она узнала, что вы, к примеру — в промежутке между двумя житиями — развелись, чтобы с большим удобством принимать у себя несовершеннолетних котиков.

Жан Сиберг потек. Впечатляющее зрелище: точно так же выглядел бы упырь, зажатый между распятием и долькой чеснока. Длинное тело скрючилось в кресле, длинный нос удлинился еще больше, длинная шея втянулась в грудную клетку, а челюсть, отвалившись, уперлась в ключицы. И из этой бесформенной груды раздалось кваканье, исполненное слабосильного возмущения и сильнейшей паники:

— Ка-ак?.. Ка-ак?.. Ка-ак?..

Франсуаза созерцала творение рук своих, обуреваемая смешанным чувством безмерного отвращения к своему дурному поступку и живейшего облегчения от того, что попала в яблочко.

На какой-то миг отвращение возобладало над облегчением, и она едва не бросила свою затею. Но полураспавшийся остов ее жертвы напомнил ей о питекантропе и о завтрашней встрече с Гнусом. Если она не принесет ему денег… Перед нею возникло апокалипсическое видение: ее Жорж, ошеломленный коварным анонимным письмом, предпринимает поиски и обнаруживает в розовом стенном шкафу скелет балетомана.

Нет, надо идти до конца: взялся за гуж — не говори, что не дюж, а доход не бывает без хлопот.

Она залилась краской, но выдержала дикий взгляд скорчившегося и с небрежным видом принялась листать «Житие святого Ансельма».

— Разумеется, те времена, когда развод подвергался суровому осуждению, а растлителей маленьких мальчиков вздергивали на дыбу, слава Богу, миновали. У нашего общества в целом взгляды широкие. Я повторяю: «в целом», поскольку, к сожалению, похоже, что в глазах отдельных лиц — в частности, отдельных престарелых, отличающихся религиозной нетерпимостью и стойкими предрассудками, — былые табу по-прежнему нерушимы. И если такая вот консервативная личность оказывается родной матерью разведенного и растлителя, если она считает своего сына примерным семьянином и наделяет его нравами столь же непорочными, сколь и у его жизнеописуемых, то внезапное прозрение может нанести такой удар…

Изжелта-синий Сиберг выпрыгнул из кресла и вырвал житие Ансельма из удушающих объятий гадюки, пригретой на его чересчур доверчивой груди.

— Отдайте мне это! — глухо проквакал он. — Что… Как… Чего вы добиваетесь?

— А вы не догадываетесь? — охрипшим от стыда голосом проговорила гадюка.

— Вы омерзительная маленькая…

— Вопрос не в этом. Вопрос в том, что, если ваша уважаемая матушка…

— Оставьте маму в покое!

Восклицание любящего сына повергло Франсуазу в смятение, и совесть чуть не погнала ее на попятный. Но она сказала себе: «Это ради Жоржа», — и с пылающими щеками и со струйками пота между лопаток, стараясь как можно точнее воспроизвести циничное добродушие так называемого Юбло, ответила:

— Я бы рада, но мое молчание — золото…

И одарила любящего сына коварной улыбочкой а-ля Юбло, отметив про себя, что для достижения стопроцентной убедительности ей еще работать и работать.

Тем не менее Сиберга ее слова, похоже, убедили. Он взирал на нее с многообещающим омерзением:

— Примите мои поздравления, мадемуазель! У вас чудненькое ремесло!

— Ах, мэтр! — вскричала Франсуаза, отбросив на мгновение манеры Юбло, — уверяю вас, мэтр, это не от хорошей жизни, и если бы не…

— Сколько?

— Знали бы вы, как мне это нелегко!.. Я очень не хотела бы, чтобы вы подумали, будто в моих привычках…

Возмущение пополнило лексикон Сиберга:

— Прошу вас! Не присовокупляйте к мерзости шутовство, к гнусности кривлянье, к низости плоские остроты — и покончим с этим! Сколько? Но только не считайте меня богаче, чем я есть на самом деле!

— Ни за что на свете, мэтр, я не хотела бы злоупотреблять вашим терпением! И если бы не острейшая необходимость…

Наконец она назвала сумму[24]. Хозяин взвился.

— Вы с ума сошли! Целое состояние!

— Разумеется, я предполагала, что на руках у вас такой суммы нет, — примирительным тоном заметила гостья. — С другой стороны, нам нет никакого интереса оперировать и чеком. Так что, я полагаю, лучше всего вам было бы наведаться завтра в банк за наличными. Потом вы могли бы передать их мне в каком-нибудь общественном и вместе с тем укромном месте… Что вы скажете, к примеру, о музее? Итак, договорились: завтра в одиннадцать утра в Лувре в зале голландцев, перед «Уроком пения» Нецшера. Вы знаете Нецшера?

Нецшера хозяин не знал, о чем заявил без обиняков.

Часть третья

(allegro molto vivace[25])

1

«Так Афанасий в очередной раз оказался в изгнании, среди отшельников и монахов Фивейской пустыни».

А какой у нее лицемерный вид! Недовольная тем, что вымогает, она строила из себя дилетантку, вымогающую против собственной воли, тогда как все в ней выдавало профессионалку вымогательства!

«Так Афанасий в очередной раз оказался в изгнании, среди отшельников и монахов Фивейской…»

А эта картина! Ах, если бы можно было закрыть глаза, не видеть перед собой Нецшера-папу с его гитарой, и Нецшер-маму, и Нецшер-дочку. Эту троицу Нецшеров, разинувших рты и поющих, поющих, поющих…

«Так Афанасий в очередной раз оказался в изгнании, среди отшельников и монахов…»

А этот голос! Ах, только бы не звучал в ушах этот шепот, исполненный наигранного смущения: «Клянусь вам, мэтр, никогда в жизни мне не было так стыдно, и если когда-нибудь я смогу вернуть вам эти деньги…» О лицемерная фарисейка! О плоскоголовая гадюка! А ее прощальные слова перед тем, как уползти прочь: «Надеюсь, мне никогда больше не придется докучать вам, мэтр! Если б вы знали, как я на это надеюсь!..»

О Тартюф в юбке! Этот ее плаксивый, но весьма прозрачный намек на грядущие вымогательства страшнее открытой угрозы. Это признак утонченного, чисто женского садизма, от которого можно ожидать самого худшего…

«Так Афанасий в очередной раз оказался в изгнании, среди отшельников и монахов…»

А все эти потерянные дни и рее эти бессонные ночи, проведенные в попытках понять, откуда взялась эта тварь! Он подозревал всех и каждого, а ведь ларчик открывался куда как просто! Достаточно было его служанке, этой бедной Жоржетте, бесхитростно проронить несколько слов:

вернуться

23

Шартр славится своим готическим собором постройки XII–XIII веков, Нотр-Дам.

вернуться

24

См. примечание в Прелюдии. (Прим. автора.)

вернуться

25

Весьма и весьма оживленно (итал., муз.).