Историей этой Шен Ри проникся очень глубоко. Несколько дней он не мог взглянуть без дрожи на опустевшую кровать изгнанника. Тем более, что стояла она как раз рядом с его собственной — такой же жесткой деревянной лежанкой, едва приподнятой над полом, как это принято во всей Таре среди простого народа. Мягкие матрасы ученикам не полагались, а потому спать на таких кроватях было сплошное мучение: голые доски покрыты лишь тонкой соломенной циновкой, а вместо подушек — гладкие вогнутые деревяшки. В храме Великой Богини считается, что аскеза помогает служителям сосредоточиться на своем предназначении и не думать о мирских удовольствиях. И если прежде Шен Ри не особенно замечал эти недостатки своего ложа, то после истории с тем пареньком сон его стал хрупок и тревожен. Когда заканчивались долгие изнуряющие тренировки, он не засыпал, как прежде, едва голова коснется деревянной подушки, а подолгу ворочался с боку на бок, думал о пустой кровати сбоку от себя и о срезанном клейме.
Пожалуй, именно в те ночи, он неожиданно для себя понял, что должен не просто хорошо танцевать — он должен на самом деле отдать всю свою душу танцу.
Прошло три года, прежде, чем на пустой кровати снова появилась циновка.
У нового мальчика было странное имя. Даже не имя, а скорее прозвище — Хекки, что значит 'лисенок'. В отличие от Шена, Хекки был обычным ребенком, вовсе не предназначенным в служение Великой Богине. Но так часто бывает, что родители по доброй воле готовы отдать своих миловидных сыновей в ритуальный театр. Всем нужны кормильцы, а Великая Богиня щедра к талантливым и белолицым.
Пятилетнего Хекки отдали за мешок риса, курицу и бутылку сладкого сливового вина.
А также за обязательство посылать свой заработок в семью, как только его успехи станут достойны награды. Что ж, все правильно — к чему танцору из храма личные сбережения? Его душа и тело принадлежат Богине.
В первую ночь Хекки долго и безутешно плакал, уткнувшись носом в коленки. Шен ему не мешал — понимал, что любые утешения бесполезны, пока слезы рвутся наружу. Но едва всхлипы стали чуть тише, он бесшумно соскользнул со своей циновки и сел у кровати малыша.
— Когда облака заслоняют луну, кажется, что нет ничего, кроме темноты, — тихо сказал он. А потом, помолчав немного, добавил: — Я люблю лунный свет, он напоминает мне о доме… В моей комнате было большое окно. Иногда моя нянька, старая Куу, забывала плотно закрыть ставни, и тогда я подолгу смотрел на небо.
Хекки затих, только иногда прерывисто всхлипывал, как это бывает после долгого плача.
— А здесь луну закрывает стена, — вздохнул Шен Ри и машинально убрал за ухо длинную прядь. За три года его волосы сильно отросли и уже спускались ниже пояса. Мастер Хо часто говорил, что укоротить такую красоту было бы преступлением. — Но я знаю, что она есть. Хоть и не вижу ее больше. — С усилием воли он скрутил в себе смущение и едва ощутимо тронул Хекки за плечо. — И луна есть, и солнце, и небо… Завтра я покажу тебе самое красивое место в храме. О нем мало кто знает и там можно плакать — никто не увидит. А сейчас спи… Постарайся уснуть. Может быть, тебе приснится Лунная Дева. Это очень хороший знак.
Когда Шен попытался встать, сильные маленькие пальцы вцепились в его ладонь.
— Нет, добрый мальчик, не уходи! — глаза у Хекки были огромные и влажные от слез. — Пожалуйста… Посиди еще со мной. Мне так страшно… — он снова скривил губы, но все же не заплакал, проглотил свою горечь и удержал внутри. — Позволь мне узнать твое имя!
Имя… Шен Ри вдруг ощутил такой болезненный укол в сердце, что сам едва не заплакал.
— Мастер Хо зовет меня крысенком, а остальные танцоры говорят 'эй, ты, младший'. Но когда-то меня звали Шен… Шен из рода Ри.
— Как хорошо звучит… — пальцы мальчика еще сжимали руку Шена, но уже не так отчаянно. — А я — Хекки. Просто Хекки. Мой род утратил свое защитное имя. Мы нищие. Мой отец торгует дешевым табаком. Он даже не умеет читать…
Спустя несколько минут Хекки уснул.
И ему в самом деле приснилась Лунная Дева. А это очень хороший знак.
С того дня многое изменилось. Шен Ри больше никогда не чувствовал себя по-настоящему одиноким — если ему хотелось погрустить, он вспоминал про Хекки и откладывал грусть на потом.
Сын торговца табаком неожиданно оказался таким талантливым, что старшие мальчики косились на него с подозрением и легкой завистью. Хекки обещал вырасти в удивительного яркого актера под стать самому непревзойденному Лоа.
Сам Шен Ри только радовался успехам своего младшего друга. Чему тут завидовать? Каждому боги отмерили свою меру таланта и усердия. К тому же его собственный дар тоже все чаще получал одобрение со стороны мастера Хо и других наставников. А если бы даже и не было того одобрения… Шен все ясней осознавал, что танец становится его сутью, его естеством, его смыслом и целым миром, в котором нет ничего прекрасней, чем божественное кружение в волнах музыки и ритма. Он уже не тосковал по прежней жизни. Танец стал его луной, солнцем и небом. И не было больше ничего важнее и глубже во всем мире.