— Товарищ Клевцов, мы вас больше в типографию не пустим. Возможно, вы неплохой хозяйственник. Но у нас вы мерили все на свой аршин. Только аршин ваш оказался неправильным, короче обыкновенного. Развалили типографию. Побудь вы еще месяц — типографии крышка. Вам хорошо, вас в другую типографию начальником пошлют, а нам — на биржу идти. Рабочие на собрании решили больше вас в типографию не пускать.
Клевцов побледнел, сощурил глаза и вежливо, даже тихо спросил:
— Позвольте спросить, кого же вы назначили директором?
Ах, бестия! Ты вздумал нас ловить? Нет же, мы тебе не плотва.
— Убери свою удочку дальше! — усмехаясь, ответил я директору, выступая вперед. — Самостийничать мы не хотим. О новом директоре позаботится трест.
— Так извольте жаловаться, а не устраивайте митинги, — сразу меняя тон, сухо заявил Клевцов.
— Мы и пожалуемся, — спокойно отозвался Костомаров. — Но калечить типографию больше вам не позволим.
Терпение Якушина лопнуло, он выскочил сбоку, заслонил Костомарова и грубиянским тоном выпалил в лицо директору обидные слова:
— Чего нам жаловаться! Выгнали тебя — и крышка. Иди ты на нас жалуйся!
Вдруг, еще за воротами, послышался сердитый, приказывающий голос:
— Кто там разговаривает? Немедленно прекратить!
Перед нами появился Кукушка, с поднятым кверху носом, с презрительно сложенными бантиком губами и дерзким выражением глаз.
— Это вы, товарищ Клевцов, с ребятами шутите? — сразу смягчил он голос. — У меня к вам дело… А ну, ребята, по местам, по местам, живо!
Несколько голосов дружно ему ответило:
— Катись…
— Колбаской, — ласково прибавил Якушин.
— За что вы меня, ребята? — почти жалобно буркнул Кукушка и вопросительно взглянул на Клевцова, вероятно, считая директора виновником нашего бурного настроения.
— Бунт! — серьезно сказал Клевцов. — Я уезжаю в трест.
Потом он полуобернулся к нам и почти по слогам кинул угрожающие слова:
— Не беспокойтесь, через два часа в типографии будет порядок, а хулиганам придется отвечать.
Хотел я ему сказать — в своем доме человеку бастовать не приходится, только этот человек не чувствовал себя в нашем доме своим…
Мы молча проводили директора. Но я сразу понял: в типографию он не вернется.
Кукушка оказался глупее.
— Бузотерство? Выступление против руководства? — вызывающе закричал он. — Я иду в райком!
— Иди, иди, мы будем там раньше, — насмешливо откликнулся Костомаров.
Спровадив начальство, мы послали Костомарова в райком, Парфенова в трест, а сами пошли на работу.
Работа шла лучше обычного. Или это мне только казалось? Да нет, все рабочие находились в возбужденном состоянии и, ожидая дальнейших событий, больше молчали и углублялись в работу.
Пришли сумерки, зажглись огни.
Я был занят в ночной смене и весь день просидел в завкоме, говорил по телефону, советовался с Костомаровым, Якушиным, Парфеновым и дожидался гостей.
Никто не расходился по домам.
Вечером, часов в семь, перед типографией загудела сирена.
Раньше звонка обежала все помещение весть:
— Приехали!
Через несколько минут типография собралась, — все бежали, торопились, никто не задержался, похоже было — пожарные по сигналу торопятся.
Приехали секретарь райкома и председатель треста. Ни Клевцова, ни Кукушки с ними не было.
Секретарь райкома совсем простой, пиджачок не из важных, черная косоворотка, лицом похож на наборщика, сероватый, небритый.
Председатель треста пофасонистее, рубашка голубая, галстук в крапинку, лицо сытое с румянцем, ботинки желтые с глянцем.
Поздоровались мы с гостями.
— Начнем, — говорит председатель треста.
— Шипулин, где ты? Начинать пора! — кричит Якушин.
Оглянулись: Шипулина нет — смылся куда-то. Искать, конечно, не стали, не до него.
— Товарищи, объявляю собрание открытым, — сказал вместо Шипулина Костомаров.
— Не надо… — остановил его секретарь райкома и махнул рукой. — Чего там собрание… Побеседуем просто…
Секретарь райкома потушил мелькнувший было в его глазах смешок и сурово спросил:
— Ну чего вы тут набедокурили? Рассказывайте! — сказал он это очень просто, и одновременно казалось, что он обращается к близким товарищам и нашалившим детям.
Поднялся гомон. Кричали, перебивали друг друга, жаловались на беспорядки и крыли, крыли последними словами директора.
Шумели до полуночи. Секретарь райкома и председатель треста не останавливали никого, внимательно прислушивались к тяжелым речам, к раздраженным выкрикам и непрерывно делали пометки в блокнотах.
К полуночи выговорились.
Нарядным цветным карандашом застучал по столу председатель треста.
— Совершенно ясно, — сказал он. — Типография работала неладно. Клевцов хозяйничал плохо, но почему же вы не жаловались, почему не обратили внимание треста на беспорядки? Нехорошо, товарищи, нехорошо. То тише воды, ниже травы, а то сразу пересолили.
Я молчал целый вечер, хотя язык мой сильно чесался, — больше терпеть я не мог.
— Извиняюсь, прошу слова, — обратился я к секретарю райкома.
— А вы кто? — внимательно спросил он меня, — с таким вопросом он обращался ко всем выступающим.
— Морозов, наборщик, беспартийный, — доложил я.
— Не Ивана Морозова отец? — еще раз спросил он, пристально вглядываясь в меня утомленными глазами.
— Его, — ответил я. — А теперь позвольте по существу. Вот трест говорит — не жаловались. Выходит, мы виноваты, а трест остается в стороне? Хорошо, а я вам расскажу пример из нашей же типографии — пусть трест слушает да на ус себе наматывает.
Я обратился ко всем собравшимся:
— Ребятишки, скажите-ка, вентиляторы у нас есть?
Мне дружно ответили:
— Есть!
— А работают они?
— Нет!
— Так для чего же у нас вентиляция?
Нельзя передать, какой хохот поднялся среди собравшихся.
Председатель треста попробовал догадаться и нерешительно спросил:
— Для декорации?
Я махнул ребятам рукой: тише, мол, тише, и сам, сдерживая смех, громко ответил:
— Ошибаетесь, для получения льготного тарифа по социальному страхованию.
При моем ответе улыбнулся даже секретарь райкома, но — честное слово! — улыбка у него получилась невеселая.
— Так вот, — продолжал я свою речь, — то же получается с трестом. Вентиляция была, льготы по ней получались, а вот следить, работает ли она, соцстрах не следил. Типография была, о ней даже разговоры какие-то шли, послабления всякие давались, а следить за ней трест не следил — упадка ее не заметил. Соцстрах не следил за вентиляцией, а вы за типографией…
Председатель треста попытался возразить:
— Не наша вина…
— Ваша, ваша вина, — оборвал его секретарь райкома и задал нам последний вопрос: — А скажите-ка, чего вы теперь хотите?
Вперед выступил Парфенов, провел рукой по всклокоченным, торчавшим в разные стороны непокорным волосам, пригладил их и громко объявил наше общее мнение:
— Требуем наладить типографию. Дайте хорошего хозяина. И чтобы при нем глаз был, а то Кукушка прозаседался совсем… Чтобы Клевцова и Кукушку убрать! И сначала работу наладить, а потом о сокращениях говорить: помяните мое слово, новых набирать придется… Вот чего от вас рабочий класс требует.
— Отлично, — сказал секретарь райкома. — Теперь выслушайте меня. Положим, вы не рабочий класс, рабочий класс — это металлисты, горняки, текстильщики, печатники — все вместе, а в отдельности вы маленечко переборщившие рабочие ребята. Согласен, директор был плох, трест не следил за типографией, но и вы поступили неправильно. Трест относился формально, так разве была закрыта дорога в райком, в Московский комитет? Особенно стыдно говорить такие вещи отцу Ивана Морозова. Ты бы, старик, вместо болтовни о вентиляции занялся бы делом и провентилировал типографию в райкоме. Рабочий ты хороший, человек умный, а вот дал себя сыну обогнать — сын сколько времени коммунистом был, а ты в хвосте плетешься. Я согласен, секретарь должен больше вниз смотреть, а не наверх, прозаседался ваш секретарь, а вы молчали. Нечего спорить, ваших вин можно насчитать много. Райком даст вам хорошего хозяина — директора, даст толкового партийца в ячейку, но смотрите, ребята, не подкачайте сами… Если вы все их не поддержите, не начнете все вместе налаживать типографию, у самых хороших руководителей ничего не получится…