Она делала вид, что не знает секрета, застывшего между нами. Она снова играла свою роль идеальной матери, заботливой хозяйки из рекламы бытовой техники, которая давно была нам не по карману.
Будто мы оба не знали, что если я не придам искусственных красок ее лицу, она не поднимется с постели.
Мама мечтала сохранить дом. Основной источник наших доходов отошел в небесную бездну вместе с отцом, чем вызвал к жизни мамино желание работать. Она стала приходящей служанкой в доме одного из принцепских чиновников, но он, наверное, несколько запутался в правилах, потому что вскоре сам стал нашим частым гостем.
Это был темноволосый, темноглазый человек с правильными чертами, которые молодость могла выдать за красоту. Конечно, он выглядел юношей, но я и тогда прекрасно понимал, что возраст принцепса определяется не по его лицу, но по занимаемой им должности. Судя по всему, этот человек, звали его Гай, был куда старше мамы. У него была жена и, как рассказывала мать, трое очаровательных ребятишек. Он, как и все принцепсы, прибывшие сюда, чтобы нами управлять, но не чтобы разделять с нами нашу жизнь, обитал в одном из закрытых компаундов. У мамы был пропуск, который она с восторгом демонстрировала в клубе Ненастоящих Женщин.
Думаю, он знал, что она воровала. Но ему, без сомнения, было плевать. Мама не могла мыслить с размахом, а те мелочи, что она утаскивала, очаровательные безделушки, господину Гаю явно не были дороги.
Мне кажется, что именно благодаря его покровительству, а не благодаря маминой усердной работе, нам удалось сохранить дом. По зрелому измышлению, господин Гай появился в нашей жизни в очень нужный момент и благодаря ему мы не оказались на улице. Этого страха, моя Октавия, ты никогда не поймешь, ты как и все человеческие существа испытала ужас при мысли о смерти, страх увечий, боязнь быть нелюбимой, все то, что доступно каждому. Однако кое-где до сих пор обнаруживается счастливый пробел — ты ничего не знаешь о том, как это не понимать, будет ли у тебя крыша над головой завтра.
Я очень боялся потерять дом, я был привязан к нему и знал, как привязаны к нему Хильде и мама. Поэтому мои чувства к господину Гаю были крайне противоречивыми, ненависть и благодарность столкнулись на оживленной трассе моего разума, и авария эта произвела самые неприглядные последствия.
Я так хотел, чтобы он исчез, но боялся даже думать об этом (потому что я способен менять реальность, разумеется, я должен лучше соизмерять свои желания), потому что тогда моя семья оказалась бы в очень шатком положении. Я чувствовал, как мама ненавидит его. Между матерью и маленьким ребенком всегда есть связь, понятная только двоим. Ее взгляды, голос, улыбки — все было безупречным, но я и Хильде чувствовали темное, болезненное, исходящее от нее, и это пробуждало в нас ненависть к господину Гаю, хотя он всегда был предельно мил с нами и даже приносил подарки.
Мы закапывали их во дворе, под деревьями. Меня одолевала тайная надежда, что однажды и он туда попадет. Мама никогда не говорила об этом человеке ничего плохого, и все же ее от него тошнило.
Когда я понял, что у мамы будет ребенок, я почувствовал к ней невыносимую жалость, внутренности от нее скрутило. Только один раз это чувство повторилось — когда я узнал, что ты носишь моего ребенка. И хотя отчасти то, что я сделал с тобой продиктовано далеким, детским желанием навредить давным-давно мертвому и не имеющему к тебе отношения человеку, в то же время я испытывал отвращение к себе за то, что уподобился ему. Человек — месиво из чувств, пожирающих друг друга намерений. Я сделал это с тобой, потому что считал это справедливым, потому что однажды то же самое произошло с моей матерью, и я думал, что сделаю больно тому, кому ты не мать, не дочь, не сестра.
А потом я испытал мучительное разочарование, потому что ты не была ни чудовищем, ни выдуманным, созданным для разряжения ненависти и боли, существом. Ты была человеком, и я понимал, что ты ощущаешь. Мне хотелось тебе помочь, и я растерял все представления о том, что я поступил правильно.
Но корни всей этой страшной истории впиваются далеко-далеко, в те времена, когда я смотрел на свою мать и понимал, что у меня будет сестра или брат, которого она будет ненавидеть.
И хотя мама с улыбкой насыпала нам в тарелки хлопья и проливала на них водопад клубничного молока, хотя она щебетала о своих планах на день, хотя она самым аккуратным образом размещала в стаканах апельсиновый сок, я ощущал, что она несчастна.
Карамельные хлопья, которые я очень любил, казались мне совершенно безвкусными.