Наконец, Птицын услышал свою фамилию. Зашел в кабинет, поздоровался.
Невропатолог стоял у стола и листал личное дело Птицына.
- Это ваша выписка? - спросил он, на мгновение приподняв кудрявую голову, оторвал глаза от бумаг, чтобы взглянуть сквозь Птицына, после чего развернул подклеенный к медицинской карте и свернутый вдвое листок.
- Да. Моя.
Птицын вспомнил, как в день его выписки из больницы Лия Исааковна Блюменкранц, лечащий врач, писала все эти бумажки для военкомата в коридоре неврологического отделения, за стеклом сестринского поста. Палата, где лежал Птицын, была как раз напротив. Дверь палаты распахнулась от сквозняка, и летний солнечный луч пересек палату насквозь, пронизал стекло сестринского поста и, проникнув внутрь, ярким светом залил стол, за которым сидела Лия Исааковна. Она сосредоточенно писала и временами подносила руку к глазам, как бы отгоняя назойливого шалуна - несносный солнечный луч. Птицын радостно-возбужденно метался по палате, делая круги и зигзаги, предвкушая желанный миг скорой свободы.
Лия Исааковна, некрасивая пожилая еврейка с резким, волевым лицом, с самого начала не слишком верила в болезнь Птицына, но месяц общения принес свои результаты: узнав Птицына ближе, она прониклась внутренней убежденностью Птицына, надо сказать, ни разу не высказанной вслух, что ему в армии не место; так же безмолвно она согласилась с этим и понемногу начала Птицыну симпатизировать и помогать. Птицын давно заметил, что евреи в его жизни всегда играли какую-то особенную, исключительную роль.
- Подождите в коридоре.
Птицын вышел. Плохой знак. Невропатолог с его личным делом побежал к психиатру. Психиатр был тот же, что и прежде, когда Птицыну дали отсрочку и когда спустя полгода невропатолог с глоткой-трубой послал его на экспертизу в 915-ю горбольницу.
Через минут пятнадцать они вышли из кабинета психиатра и пошли в кабинет невропатолога.
- Зайдите! - бросил невропатолог.
Психиатр с клочковатой бородой и скучающим лицом, сидел на стуле и подергивал клочки своей бороды. Невропатолог оперся задницей о край письменного стола и испытующе глядел на Птицына: он явно стремился занять доминирующую позицию. Вообще-то он имел ее уже хотя бы в силу неравноценности ролей, которые судьба отвела ему как врачу призывной комиссии и Птицыну как призывнику.
- Вы лежали по поводу сотрясения мозга в 17-й больнице?
- Да.
- Пять дней? - невропатолог сверился с данными медицинской карты.
"Скотина, как он быстро успел заметить все детали! Говорила Птицыну сестра: "Лежи, не рыпайся!" - и была права, а он, дурак, все просил, чтоб его скорей выписали: хотелось справить Новый год дома. Вот теперь расхлебывай!"
- Да.
- Пять дней с сотрясением не лежат! - невропатолог склонил голову к психиатру, ища подтверждения. Тот согласно покивал.
Невропатолог сделал длинную паузу, во время которой орлиным, проницательным взором смотрел на Птицына, очевидно ожидая, что он будет спорить. Птицын молчал.
- Где была травма? - все энергичней и напористей продолжал наседать невропатолог на Птицына.
Птицын поугрюмел и ушел в глухую защиту. А что ему оставалось делать?
- Вот здесь на лбу.
- Как это случилось? Расскажите.
- Шел вечером по гололеду... дворами... Упал... Разбил себе лоб... вот здесь... Заболела голова... Рвало... Вызвали "Скорую помощь", отвезли в 17 больницу.
- Падают обычно не головой вперед, а на спину, затылком...
Вновь он сделал паузу - и вновь Птицын не стал спорить. Мерзкая свинья! Он видел Птицына насквозь, но и Птицын видел его насквозь. Он хотел, чтобы Птицын сорвался и стал бы доказывать свою правоту. Черта с два! Как Птицын не докажет, что болен, так и невропатолог не докажет, что Птицын здоров: перед ним объективные документы. Правда, у него чутье. Чутье его не подвело. Он сделает все, чтобы засунуть Птицына в армию. Но ему не так-то легко будет это сделать. Месяц в больнице, на экспертизе. Диагноз есть, и пусть попробует его уничтожить! Пороха не хватит!
Невропатолог посмотрел на психиатра:
- Для артериальной гипертензии второй стадии должны быть показатели на глазном дне... Выйдите... И подойдите в 6 кабинет, к окулисту... Вас вызовут.
Все рушилось на глазах. В 915 горбольнице окулист был болен, и Птицыну это исследование не делали: тогда ему здорово повезло. В 17 больнице его вообще практически не осматривали. В момент первого осмотра лечащим врачом он удачно разыграл нистагм, то есть сделал движение зрачком в продольном направлении. Во время обхода на следующий день, когда пришли четыре колоссальных мужика (по сравнению с ними Птицын был как мальчик-с-пальчик), лечащий врач веско сказал заведующему отделения, еще большему богатырю, чем он сам, указав на Птицына: "Сотрясение мозга!" - консилиум четверых богатырей секунды три внимательно смотрел на Птицына, после чего перешел к другой койке.
Следуя соответствующим наставлениям невропатолога, забежавшего к окулисту, перед тем как вызвать Птицына, окулист, полная женщина с шиньоном, тщательнейшим образом исследовала у Птицына глазное дно, что-то записывала, бормотала про себя какие-то цифры, что-то подсчитывала, качала головой, опять записывала, еще раз заглядывала через зеркальце на лбу в оба глаза Птицына, точно проверяя себя.
Птицын стоял в коридоре и меланхолично наблюдал, как все, что он так долго и мучительно выстраивал, превращается в карточный домик, опрокинутый мизинцем. Окулист с делом Птицына пошла к невропатологу. Тот выскочил из своего кабинета с торжествующим лицом, злорадно ухмыльнулся, взглянув на Птицына, и побежал с его личным делом к старшему врачу комиссии, сидевшей за столиком в конце коридора. Птицын видел, как невропатолог, встряхивая кудрями, что-то горячо с нею обсуждал. Он тыкал в бумажку и выписку, временами кивал в сторону Птицына, стоявшему неподалеку. Наверно, он красноречиво убеждал врачиху, что таких симулянтов и подлецов, как Птицын, в армию нужно отправлять в первую очередь: пусть, мол, там подохнут, поделом им, не будут обманывать государство, а нас, врачей, им не обмануть! Разговор, как видно, закончился в пользу невропатолога. Он прошел мимо Птицына, улыбнулся одними глазами, бросил на ходу: "Идите к терапевту!"
Это был конец! "Значит, заберут!" - подумал Птицын.
В то время как грубая баба выкрикивала все то же: "Трусы спустить... Трусы поднять...", а голые призывники мерзли, ежились и почесывали одну волосатую ногу о другую, Птицына вызвали за ширму, которую он в первый раз не заметил. Там сидела интеллигентная блондинка с грустным удлиненным лицом, немного лошадиным (она напомнила Птицыну портрет Полины Виардо). Она негромко попросила Птицына сесть, стала мерить ему давление.
- Вы волнуетесь? - вдруг спросила она, как-то совсем неравнодушно посмотрев на Птицына большими грустными карими глазами.
- Нет.
- У вас очень высокое давление!
- Да-а... Я лежал по этому поводу в 915-й горбольнице... месяц... После сотрясения мозга...
Она взглянула в документы, которые ей передали, вслух прочитала:
- Артериальная гипертензия второй стадии. Ничего себе! Невропатолог снизил этот диагноз до первой стадии. По списку болезней, с которыми сейчас берут в армию, а этот список недавно ужесточен, ваш диагноз входит в список...
- И чем это мне грозит? - Птицын тоже взглянул в карие глаза докторши.
- Стройбат. Кирка, лопата... Бери больше - кидай дальше...
Она с удивлением посмотрела на Птицына. Он кивнул.
- Не знаю, почему я вам сказала... Мы обычно не говорим.
3.
Птицыным овладело полнейшее безразличие. Между темечком и виском пульсировала и перекатывалась боль. Она попеременно то металась и билась в ритме сердца, то отступала и тупо ныла, точно воющий на луну пес. Птицын смертельно устал и сдался. Бороться дальше не имело смысла. Надо было принять свою судьбу. Значит, для чего-то он должен был идти в армию. Жаль, что столько мучений зря. Вот и еще одна ошибка. Стало быть, он не понимал своей судьбы? Опять он разбил лоб об стену. Стена! Птицын чувствовал ее физически. Всю жизнь - стена. Он разбегается, очертя голову бросается на стену. Но стена железобетонная - искры из глаз, он падает и, очнувшись, на карачках отползает от стены, с трудом поднимается и бредет в сторону. Так было с театральным институтом, куда он поступал три года подряд. Так было с Верстовской. Так произошло с военкоматом. Ну что ж! Такая планида.