- Какой институт вы закончили? - неожиданно для Птицына спросил врач.
- Педагогический имени Ленина.
- Какой факультет?
- Филологический.
- А что, у вас там не было военной кафедры?
- Сняли. . . год назад.
- Не женаты?
- Нет.
- Детей нет?
- Нет.
- Да, он типичный интроверт. Всё держит в себе! - наполовину коллеге, наполовину отвечая своим мыслям, заметил врач. - Вам бы, конечно, - снова повернулся он к Птицыну, - было бы лучше служить каким-нибудь военным журналистом. В стройбате вам, наверно, будет трудно. Там много восточных людей. . . Но с такой статьей. . . что еще может быть? Охрана зэков где-нибудь в Сибири. . . (После длинной паузы он, поморщившись, кивнул в сторону стола.) Невропатолог районной медкомиссии снижает вам диагноз: он считает что у вас вегето-сосудистая дистония.
- В больнице у меня был криз: 250 на 140! - гневно парировал Птицын.
- Это отмечено в документах? - удивился врач.
- Разумеется.
Врач-интеллигент подошел к столу, и оба медика стали просматривать выписку.
- Где?
Птицын, на ходу застёгивая рубашку, подошел к ним и ткнул в середину листа (он отлично изучил его содержание, прежде чем привезти в военкомат).
- Рвало? - испугался его враг, Захар Абрамыч, испугался, само собой, за себя: не переусердствовал ли он и не придется ли ему отвечать за свою настойчивость.
- Нет!
- Голова болела? - с тревогой продолжал допрос районный невропатолог.
- Да! В 915 горбольнице, - продолжал Птицын, еле сдерживая себя, - меня обследовали 50 врачей. Энцефаллограмма, РЭГ, ЭКГ. Велоэргометр. Я лежал два раза по месяцу! Меня консультировали два профессора, в том числе член-корреспондент Академии медицинских наук профессор Тухес. Диагноз поставлен на основе объективных данных. Я не понимаю, что еще требуется?
Птицын вошел в раж - Захар Абрамыч резко оборвал его:
- Подождите в коридоре. Мы позже объявим вам свое решение.
Птицын вышел.
Через пять минут из кабинета решительно выскочил Захар Абрамыч.
- Вам придется лечь третий раз в больницу. . . для выяснения окончательного диагноза. Мы направим вас в Боткинскую. Там хорошие врачи! На днях вас вызовут повесткой в райвоенкомат по поводу арбитражной экспертизы. Подождите на выходе, я сейчас отмечу вашу повестку.
Если бы Птицын умел ругаться, он выругался бы от души трехэтажным матом. По крайней мере, мысленно он трижды проклял эту медицинскую крысу.
Птицын вышел на улицу с горячей, потной головой. Морозный воздух чуть-чуть остудил его лоб. Он принялся делать круги и зигзаги вокруг канализационного люка. Вот наконец вышел его враг в своем замызганном пальто и свалявшейся кроличьей шапке. Он нервно крутил в руках сигарету протянул Птицыну повестку:
- До свиданья!
Птицын прошел рядом с ним несколько шагов. Невропатолог тревожно покосился на Птицына.
- Неужели вы не доверяете врачам собственной больницы? Дважды я лежал. Пять десятков врачей меня обследовали. Прокручивали на тридцати всяких разных аппаратах. Что вам еще надо?
Тот не отвечал ни слова. Только нервно курил. Он явно не ожидал прямого разговора: Птицын разрушил иерархию, вышел из жалкой роли призывника, сверху вниз взиравшего на заоблачную фигуру врача призывной комиссии. Они остановились на трамвайной остановке. Невропатолог, нервически дергаясь, курил короткими затяжками.
- Вы на трамвай? - спросил он Птицына.
- Да!
- А я пешком!
Захар Абрамыч резко дернулся влево от Птицына и быстро-быстро засеменил по шпалам трамвайных путей (там совершенно не было другого прохода). Птицын некстати вспомнил веселую песню сбежавшего в Израиль Вадима Мулермана:
Опять от меня сбежала
Последняя электричка.
А я по шпалам, опять по шпалам
Иду домой по привычке.
6.
Птицын после ГСП позвонил Владимиру Николаевичу, который болел и был дома. Рассказал, что произошло. Владимир Николаевич назвал невропатолога сраным говнюком, после чего гневно выкрикнул:
- Пиши жалобу!
- Куда?
- В Главный штаб сухопутных войск!
- Но я даже не знаю его фамилии... И о чем я буду писать?
- Ты говоришь, он работает в 915-й горбольнице?
- Да.
- Как ты называл его имя-отчество?
- Захар Абрамыч.
- Узнать фамилию пара пустяков! Любовь Васильевна (она была женой Владимира Николаевича) позвонит из своей аптеки в неврологию и в два счета узнает... это ведь одна больница... Все они зависят от ее аптеки... Все отделения получают лекарства... Жди, не дёргайся... Я тебе перезвоню.
Птицын сделал себе чаю. Если курильщик, нервничая, бросается к родимой сигарете, то Птицын всё время пил чай. Минут через двадцать раздался звонок.
- Сеня! - Владимир Николаевич похохатывал. - Дело в шляпе! Знаешь, как фамилия твоего любимца?
- Как?
- Ни в жизнь не догадаешься!
- Вассерман? Зако-Витебский?
- Бери выше!
- Мейерхольд?
- Сруль!
- Как, как? - не расслышал Птицын.
- Сруль! Сергей, Раиса, Ульяна, Леонид, Мягкий знак. Сруль!
- Не может быть! Разве бывает такая фамилия?
- Представь себе! Захар Абрамыч Сруль! И отец у него был Сруль. И мать Сруль. И сестры и братья - все Срули. Работает в 4-й неврологии. Старшая сестра очень его хвалила : "Захар Абрамыч -очень-очень хороший врач, Любовь Васильевна!" А ты его не ценишь! В общем, накатай на него жалобу... позлее... Надо с ним потягаться! Если он Сруль, то тебе нельзя быть унитазом. Пускай он гадит в больничное судно.
Птицын, несмотря на упадническое настроение, не мог не посмеяться. Фамилия невропатолога как будто бы превратила всю трагичность происшедшего в пошлый фарс, а пошлость сразу снизила накал переживаний, так что Птицын с аппетитом пообедал и начал обдумывать свое письмо в Главный штаб Сухопутных войск. Необычайно пышное название! Но Владимир Николаевич когда-то работал в военкомате и наверняка знает всю эту военную бюрократию.
Птицын вдруг понял то, чего никак не мог понять: почему этот Сруль так его люто ненавидел. Птицын догадался, что тот образ чистюли и аккуратиста, золотого медалиста и отличника учебы в мединституте, а потом аспиранта, кандидата наук, доктора, профессора и академика, который он нафантазировал, - этот образ рушится напрочь, едва люди слышат фамилию Сруль! Он, без сомнения, смертельно обижен на мир. Мир не может принять людей с таким именем. Он их выталкивает и зло смеется над ними. А Срули не могут простить это миру, потому-то они ему жестоко мстят. Но как мстить миру, если он сильнее их? Надо мстить слабым - тем, кто не может ответить. Власть - вот искушение срулей. Все они, как один, лезут наверх: в политику, на телевидение, в газеты... Власть и слава - вот что их манит бессонными ночами. Не всем, к счастью, достается имя Сруль, и они - срули не по фамилии, а по натуре - все-таки умудряются выбраться на вершину горы, чтобы оплевать всех оставшихся внизу. Этому Срулю, увы! - приходится плевать из своей ямы с дерьмом - в небо. Наверно, он не женат, иначе поменял бы фамилию, как Колбасников - на Суворова или Бень - на Архангельского. А может быть, он сохраняет верность своей еврейской династии Срулей? Отец Сруль смертельно бы обиделся, если бы Сруль-сын предал его родительское имя, то самое имя, которое с гордостью носил дед Сруль, прадед Сруль, вплоть до прародителя рода, какой вместе с Моисеем ходил по пустыне и вошел-таки в землю обетованную.
Пока Птицын раздумывал над фамилией врага и склонял ее на разные лады, ему сам собой, без всяких усилий ума пришел замысел письма в Главный Штаб Сухопутных войск. Жалоба должна быть построена на одном простом лингвистическом приеме: как может быть прав врач, если его фамилия Сруль?! Тем более, З.А. Сруль! Другими словами, Птицыну нужно искусно варьировать во всех возможных падежах его фамилию, время от времени добавляя к ней соответствующее имя и отчество, чтобы в мозгах дежурного офицера, который разбирает почту, отпечаталось аршинными буквами: Срулю - Срулево! Вот тогда он даст письму законный ход.
7.
Птицыну пришла очередная повестка. В панике он позвонил Владимиру Николаевичу: идти или не идти?