Филипп пожал плечами.
- Натали еще не протрезвилась?
- В спальне такой крик подняли!.. Мадам сразу же ушли. И хлопнули дверью.
- Кто хлопнул? Натали или мадам?
- Мадемуазель Натали, - ответила горничная.
Она снова искоса посмотрела на Нобле. Филипп знаком велел ей продолжать.
- Еще вчера вечером начался спор, - сказала горничная.
- А из-за чего спор?
- Не знаю. Кажется, мадемуазель Натали не захотели согласиться, хотя ваша мамаша очень добивались.
- Чего?
- Кажется, о какой-то подписи шла речь. Но о какой, я толком не знаю... Ваша мамаша сказали, что для этого нарочно приехали из Нью-Йорка.
- А почему сестра отказалась?
- Да они не то чтобы совсем отказали. Они сердились, зачем их беспокоят, когда они развлекаются, им, мол, нет охоты сейчас говорить о делах. У них вчера были друзья мадемуазель Бернарды. Очень много выпили, потом ушли...
- Значит, речь шла только о делах?
Раздался звонок.
- Мне звонят, - сказала горничная и бесшумно исчезла за дверью.
В десять часов лакей доложил, что господин Эмполи ждет в летней столовой.
- Идите, - сказал Нобле, - а меня велите позвать, когда господин Эмполи пожелает меня видеть.
- Нет, нет, - возразил Филипп, беря его под руку, - вы позавтракаете с нами.
Нобле уже перестал возражать. Он знал, что рано или поздно придется сдаться. С той минуты как он переступил порог этого дома, обычаи и нравы которого он никак не мог уловить, он уже действовал не по своей воле. Ничего не поделаешь: дал себя увлечь юнцу - теперь пришло время расплачиваться.
Летняя столовая, огромная комната с тремя застекленными стенами, как нос корабля, выдавалась над садом во французском стиле, спускавшимся к Соне. Отсюда открывался восхитительный вид на гряду Мон д'Ор.
Валерио Эмполи, грызя поджаренный ломтик хлеба, ходил взад и вперед по столовой. Трудно было определить его возраст, хотя чувствовалось, что моложавость его какая-то не совсем естественная. В отличие от лионских буржуа, больших любителей виноградного вина, ни малейшей красноты в лице. Почти полное отсутствие морщин и очень белая кожа без намека на румянец, поэтому возраст самый неопределенный. Стройная фигура, костюм из твида, мягкая фланелевая рубашка, галстук из тонкой шотландки. Волосы аккуратно зачесаны назад, в них ни седины, ни ее предвестника - подозрительного сероватого оттенка. Нет, не таким воображал себе Нобле таинственного властелина АПТО.
Валерио подошел к пасынку и, протянув ему руку, сказал:
- Здравствуй, Филипп.
Уловив теплую нотку в голосе Валерио Эмполи и его благожелательный взгляд, Нобле приободрился. Но Филипп ничего не заметил. Уже долгие годы он просто "не видел" своего отчима.
- Здравствуйте, мсье, - ответил он.
Филипп привык обращаться к отчиму с официальным "мсье", и вовсе не потому, что ревновал к нему мать. Это обращение должно было лечь лишним камнем в ту стену, которую он воздвиг между собой и своим окружением. Нобле не мог разобраться в таких тонкостях: решив, что молодой Летурно отдалился от своих родных не по доброй воле, он снова упал духом.
Филипп представил Нобле хозяину:
- Бессменный начальник личного стола фабрики Клюзо.
В эту самую минуту дворецкий подал завтрак. Нобле пригласили откушать, и он присел к столу. Эмполи, не прерывая своей прогулки по столовой, брал на ходу то сухарик, то яблоко. Филипп уселся на угол стола и начал:
- Мы с Нобле хотим сделать вам одно очень важное сообщение по поводу фабрики.
Нобле меньше всего предвидел такой оборот событий. О делах он привык говорить в конторе или на худой конец, как с предшественником Нортмера, в ресторане за столиком.
- Сначала Нобле изложит вам факты, - продолжал Филипп.
Эмполи повернулся к Нобле.
- Слушаю вас...
Нобле растерялся, забыл о том, что условился с женой взвалить все на Филиппа, пробормотал несколько слов о значении предполагаемой реорганизации и тут же, отступив на заранее подготовленные позиции, выдвинул в качестве извинения за свою смелость следующий довод: реорганизация создает для дирекции трудности в отношении профсоюза "Форс увриер" и для профсоюза "Форс увриер" в отношении рабочих.
- Ты тоже так сильно интересуешься "Форс увриер"? - спросил Эмполи своего пасынка.
- Ничуть не интересуюсь, - ответил Филипп. - Совсем не в этом дело...
- Так я и думал, - сказал Эмполи.
И он тотчас же засыпал Нобле вопросами: принялся расспрашивать об условиях работы в Клюзо, о заработной плате в соответствии с возрастом и полом, о сроках службы станков, о теперешних темпах работы, о ценах на продукты, на квартиры и прочее. Нобле только дивился, что великий владыка АПТО, как выражался Филипп, может интересоваться такими вопросами или быть в курсе их, но особенно его поражало, что хозяин задает вопрос за вопросом. Нобле не знал и не мог знать, что Эмполи отчасти был обязан своим успехом и в больших и малых делах тому, что умел расспрашивать, и, когда собеседник считал, что наконец-то припер его к стене, что теперь настал черед отвечать Эмполи, Эмполи отвечал градом новых вопросов. Впрочем, он действительно не знал большинства вещей, о которых осведомлялся у Нобле, и был восхищен точностью ответов старика. Эмполи всегда интересовался теми проблемами, с которыми в силу обстоятельств ему приходилось сталкиваться.
Вопросы следовали один за другим с такой быстротой, так естественно, просто, логично и так очевидно не таили в себе никакой ловушки, что Нобле отвечал не задумываясь. Как ни был искушен Филипп, прекрасно знавший за своим отчимом эту черту, которую он называл про себя "однобокой диалектикой", и тот по обыкновению попался на удочку: время от времени он бурно вмешивался в разговор, желая подчеркнуть ту или иную мысль, когда ответы Нобле казались ему недостаточно исчерпывающими. Через четверть часа Эмполи уже точно знал, какой ему линии держаться: Филипп сообщил ему даже об "исключительном достоинстве" молодой делегатки рабочих и о почтовом инспекторе, "главе местных коммунистов, совестливом, как Гамлет".
При этих словах в столовую вошла мать Филиппа.
- А я думала, ты в Клюзо, - обратилась она к сыну.