А Пьеретта думала совсем о другом. Мысли ее неслись быстро. Она всегда думала быстро, ела мало, почти совсем не пила вина; кровь легко бежала у нее по жилам. В тот вечер мысли проносились в ее мозгу особенно быстро, так как ее взволновал разговор с дядей, его признание в своей беде.
Земли крестьян в Гранж-о-Ване некогда принадлежали аббатству, в 1793 году они были конфискованы и проданы участками как национальное имущество. С тех пор в течение всего XIX столетия и до войны 1914 года крестьянские владения в Гранж-о-Ване все больше дробились из-за разделов при наследовании. Поэтому-то в местных крестьянских семьях отцы постоянно требовали восстановления права первородства и на выборах голосовали за реакционеров.
К 1914 году в деревне ни у кого из крестьян уже не было больше десяти гектаров земли, но делились крестьянские хозяйства на две категории: у одних, несмотря на разделы при наследствах, все-таки еще было от пяти до десяти гектаров, и владельцы их могли кое-как перебиваться "на своей земле"; у других же было меньше пяти гектаров, им приходилось арендовать землю, а часть года наниматься в батраки.
Когда Эме Амаблю было двадцать лет, он, не желая делить отцовское наследство - около двенадцати гектаров земли, - уговорил младшего брата, отца Пьеретты, пойти работать на фабрику в Клюзо: ведь легче было столковаться с фабричным рабочим - взять в аренду его часть надела, а потом постепенно выкупить ее, скрывая фактические урожаи и ссужая его во время безработицы деньгами по ростовщическим процентам.
Женившись, Эме Амабль во избежание раздела земли после своей смерти решил иметь только одного ребенка. Он наложил на себя строгое воздержание, ибо приходский священник запретил его жене применять какие-либо предохранительные средства. В ярмарочные дни он для облегчения ходил в публичный дом, имевшийся в главном городе кантона.
После 1914 года положение в корне изменилось, конкуренция районов крупного землевладения разорила во всей области карликовые крестьянские хозяйства, производившие коноплю, вино и хлеб. В Гранж-о-Ване хозяева, имевшие более пяти гектаров, воспользовались этим и скупили за бесценок землю у обнищавшей мелкоты, которая вынуждена была уйти в город. Таким путем Амабль постепенно и приобрел себе двадцать гектаров.
Но на войне убили его сына и брата, землю пришлось заложить, и теперь участь хозяйства была решена: или все пойдет с молотка, или попадет в руки толстого Жана.
Пьеретта знала, что ее дядя поступал беспощадно с крестьянами-бедняками из Нижних выселок. И все-таки ей было жаль его, ведь он всю жизнь сколачивал свое хозяйство, даже и помыслить не смея ни о чем ином. Ей жалко было всех этих мелких собственников, миллионы мелких хозяев, разоренных дотла или стоящих на пороге разорения. Крупные экономии убивали крестьянскую парцеллу, как в свое время паровая машина убила кустарный ткацкий промысел.
Толстый Жан нашел наконец свой "фарт". Многие железнодорожники искали себе "фарт" - кто в выгодной женитьбе, кто в садоводстве, кто батрачил в зажиточных хозяйствах, рубил лес, занимался слесарными поделками. Для тех, кому "пофартило", кто нашел выгодное ремесло, оно становилось основным источником дохода, а в депо они служили только ради пенсии. В конечном счете они трубили по шестнадцать часов в сутки, и если сосчитать, сколько каждый зарабатывал за этот двойной рабочий день, то окажется, что за час они получали меньше, чем оплачиваемый по самому низкому тарифу чернорабочий. Но французские рабочие - народ смекалистый, легко овладевают всякой техникой, они по природе своей, так сказать, политехники и, изобретая различные способы грошового заработка, так гордятся своей изворотливостью, что, случается, забывают даже о необходимости коренной перемены своего положения. "Фарт" - самая большая для нас опасность" - вот о чем думала Пьеретта.
Пьеретта ненавидела ловкачей, а в данную минуту она больше всего ненавидела толстого Жана. Он вызывал в ней физическое отвращение. Взглянешь на его физиономию, и сразу видно - ловкач. Пьеретте противно было даже то, что он умел вырезать из дерева игрушки, забавлявшие ее сына. Ей тошно было смотреть, как Жан своими толстыми, точно сосиски, пухлыми и розовыми пальцами осторожно собирает колесо с лопастями для миниатюрной плотины на ручейке. Как натура непосредственная и цельная, она не могла подавить свое отвращение к ловкачам, что иной раз осложняло ей работу в профсоюзе. Кювро справедливо упрекал ее за это. "Да что ты в самом деле!.. Они защищаются, как могут, - говорил он ей. - Не смей на них кричать. Лучше постарайся толком объяснить, что никакое ловкачество им не поможет, все равно у них одна судьба со всем рабочим классом, так что пусть они не забывают о солидарности".
У Пьеретты дед был крестьянин, дядя - крестьянин, и она не замечала, что в душе у нее гораздо больше снисходительности к старому хищнику Амаблю, чем к Жану, который, собираясь ограбить старика Амабля, выказывал себя таким же хищником, и только. Такова была Франция в 195... году с происходившим в ней очень сложным взаимопроникновением разных социальных слоев, с живучестью старой психологии, безотчетно сохранявшейся даже у коммунистов. А с другой стороны, в какой бедности жили рабочие! Даже самые большие ловкачи не в состоянии были представить себе, что такое богатство - огромное богатство, каким владели Эмполи, или мадам Эмили Прива-Любас, или же семейство Дюран де Шамбор.
Однажды Пьеретта разругала двух чернорабочих фабрики за то, что они вышли из профсоюзной организации ВКТ, поступив так из страха лишиться дополнительного заработка: им поручали ухаживать за цветниками, разбитыми возле цехов, которые выходили на шоссе и привлекали взор бордюром из бегоний и гераней. Обоим садовникам платили по девяносто франков в час меньше, чем поломойке. Это было их ловкачество, совсем маленькое ловкачество. "Понимаешь, ведь есть, пить надо, - объясняли они Пьеретте. А тут еще младшая девчонка заболела и жена на сносях и т.д. Но ты не бойся, все равно на выборах мы будем голосовать за делегатов ВКТ, голосование-то ведь тайное". Пьеретта обозвала их тогда изменниками и трусами. А вернувшись домой, плакала и жестоко корила себя за то, что посмела обрушиться на них.